Мототрек в ад

Ведь это же не просто шоу для взрослых, это все по-настоящему, сначала девственницу укокошили, и отнюдь не понарошку, а теперь два осатаневших от ненависти типуса будут резать друг друга до самой окончательной смерти.

Отдых, что надо, одним словом. Братья и сестры, если б вы там были, кровь бы заледенела от ужаса в ваших жилах. Все круто-круто-куртуазно, как говорится.

Выходят, значица, дуэлянты и галантно, как положено в таких случаях рыцарям и мушкетерам, представляются.

— Я здеся оскорбленный насмерть, — грозно так и зловеще, со всеми оттенками мрака в голосе ледяном Джонни-Грустняк заявляет. — Вы мою сестренку малюсенькую зверскому надругательству подвергли до летального исхода. Смерть тебе, негодяй, — и с этими словами сигару выплюнул и каблуком своего сапожка остроносого растоптал.

Нагло расхохотался Гомез Гитлер.

От души ударил по струнам гитары Кобальт, и от мрачняка вздрогнул в ужасе Ад!

Зодиак Мозговорот напряженно вглядывался из-за густых кулис.

Происходящее озадачивало его сверх меры.

Ибо ни один из участников поединка никак не мог взять преимущество в свои руки, ох!

Вся эта фигня с местью — наихуевейшая штукенция. Придумана, чтобы у девочек не только щелки мокрыми были, но и глазки увлажнялись иногда. Какая-то неевропейская абсолютно вещь, азиатчина вонючая, как общественный туалет напротив индийского почтамта. Блядоморство сплошное.

А эти два мудака, хоть и драться вроде бы начали, а до сих пор хуи пинают, решают, что да как…

— Сталь, бля, или свинец, ебена в рот, — спрашивает так вот подбоченясь Гомез Гитлер, и ножичком поигрывает.

Джонни-Грустняк не торопится ни зуя, а хули? Сигарку новую прикуривает, подбородок небритый поглаживает, потирает…

Но они ж не дети, в конце концов!

— Умри быстрее, Джонни, — воскликнул Гомез, взмахнув страшным своим клинком. Джонни парировал абсолютно не парясь. «О-о-о-О, мое ебано ухо, блядь!» — взвыл, обливаясь своею поганой кровью, вонючий мексиканец. И рухнул негодяй на пол, зловеще содрогнувшийся в тот же миг.

Ах, Джонни-Грустняк, ах! Ебана благородна душа! Остановился он, выжидаючи, пока противник павший ниц поднимется в стойку боевую. Ошибочка вышла, получил наш мальчик ножичек внутрь на пальчик. Со зловещем хохотом хитрющий Гомез облизал с лезвия алую кровь.

Ох, ебена в рот, ни хуя себе, казалось в небесах ангелы, охрипшие от волнения запели песенку «Не жди меня, мама, хорошего сына». Казалось сам Люцифер в глубинах преисподней разорвал грязный тельник на груди, обнажив сакраментальную надпись: «Не забуду мать родную и отца бухарика».

Но вернемся к поединку.

Еще один удачный выпад, и если будет у Гомеза Гитлера оставшаяся жизнь, то идти ему по ней с лицом со шрамом.

И Гомез поганым языком свою гнилую кровь теперь слизывает — соблазнительное зрелище, братья и сестры, соблазнительнейшее.

Говняная пуля слетела с небес, именно тот случай, когда вот именно так принято говорить.

Битва в самом разгаре, уж время пива с чипсами, а они все рубятся и рубятся. Гомез Гитлер норовит сердце Джонни пронзить, Джонни-Грустняк надеется яйца Гомезовы отхватить. Потом в противоположном порядке. С переменным успехом, как говорится.

Ад вспотел холодным потом уж!

О, красота ужасной смерти! Вот хитрый выпад голубоглазого ангела мести. Джонни Грустняк стоит, как командор над Дон Жуаном, над Гомезом Гитлером поверженным в прах и лужу крови.

Но! Неужели это не конец фильма? Разве продолжение следует?

Жив еще курилка! Извивается змий мексиканский под ногами Лоэнгрина торжествующего. Ну же, рази Джонни-Грустняк, правда в чреслах твоих, Бог в твоих окончаниях нервных, о!!!

Рога дилеммы, как говорят философы. Покалечить до высшей британской меры инвалидности мексикашку, провонявшую нужниками Ада, или добить как бешеного червяка из бутылки текилы?

Джонни бы дорезал гада. Но! Вспомнились юные невинные и горящие глаза Бобби Соккета, вспомнились его слова о мерзопакостности зверских смертоубиений!

Мы англичане — мастера компромиссов, об этом знают все стадионы Европы. Джонни решил подождать, пока Гитлеришка покорчится, а потом еще его почикать, для полного удовлетворения.

На барабанчик присаживается, как на стул из дворца, сигарой из того же дворца раскуривается, думу думает…

Потом подходит, писает чуть-чуть Гомезу Гитлеру на личико предсметрное. Что поделаешь, не мы такие — жизнь такая…

Но от ужаса оскорбления встрепетнулся Гомез Гитлер, уже вступивший в торги с мистером Хароном. О!!! Это же самое страшное оскорбление, поссать на лицо — самое мерзкое, что может представить себе любой воспитанный в Гондурасе и южнее. Ад и понос, Геена и Израиль!!!

Ножик вылетел из руки окоченевшей, и младую грудь Джонни-Грустняка встретил на пути своего ужасного полета.

— Ну что тебе не круто, теперича, ни хуя не круто тебе теперь-то, а, малыш Джонни? — загоготал Гомез Гитлер, полумертвец, абсолютный подлец.

А Джонни-то, бедняга, титаническим усилием ножичек то из груди вытаскивает, вздыхает тяжко.

Сердца все огромадной толпы в ужасе сжались как шарики воздушные в Марианской впадине. Что же? Что?