Моцарт

Мужчина был высок, худощав и наделен той мужественной красотой древнего римлянина, которая не может оставить равнодушным ни одно женское сердце. Весь вечер он простоял, не шелохнувшись и не выказывая отношения к происходящему. Только очень наблюдательный человек мог разглядеть в его огромных темных глазах застывшее чувство стыда и отвращения.

Антонио Сальери покинул дворец, не дожидаясь обязательного в таких случаях, ужина для избранных.

«О, времена! О, нравы!», — думал он, бредя по мокрым улицам.

Антонио зашел в трактир «Серебряная змея» и ни с кем не здороваясь, прошел в самую дальнюю комнату. Там стояли всего три стола, и ярко пылал камин.

Услужливый трактирщик тут же зажег свечу на столе и поставил перед Антонио бокал темного вина.

За окном сыпал мелкий, моросящий дождь.

«Надо спасать мальчика!» — думал Антонио, — «В противном случае пустоголовый отец разменяет его талант на несколько горстей монет и окончательно загубит гениального ребенка!».

К столику Антонио подошел крупный, грузный мужчина и тяжело опустился на стул напротив. Они встретились взглядами.

Антонио Сальери и Михаэль Гайдн были знакомы много лет и ценили друг в друге не столько талант музыкальный, сколько умение молчать. Редкое качество среди музыкантов, умение молчать. И слушать.

В отличие от знаменитого брата Иосифа Гайдна, Михаэль относился к своему композиторскому дару легкомысленно. С радостью бросался помогать друзьям, выручал из беды первых встречных. Сочинять садился только когда, неотвратимо наваливалось вдохновение. Когда никак нельзя отвертеться.

— Был? Насладился? — напрямик спросил Гайдн. И не дождавшись ответа, понимающе кивнул.

Антонио молчал. Но Михаэль сегодня был слишком взвинчен, чтоб сидеть с закрытым ртом.

— За какие грехи нам подобное проклятие? — покачивая головой, сокрушался он. — Серьезная музыка никого не интересует! Совсем! Ни-ко-го! — по складам добавил он.

Антонио никак не реагировал. Смотрел в окно.

— Еще два-три года… — продолжал Гайдн, — И во всей Европе не останется ни одного серьезного музыканта!

Сальери повернул к нему голову, удивленно вскинул брови.

— Да, да! Именно так! — настаивал Гайдн. — При таком императоре, все салоны скоро заполонят фокусники, жонглеры и индийские танцовщицы! Будет сплошной «танец живота»!

Не выдержав, Антонио улыбнулся и покачал головой.

— Не думаю, что все так… безнадежно.

— Ты неисправимый оптимист! — откинувшись на спинку стула, обличительным тоном изрек Гайдн. — Посмотри вокруг! Мир катится в пропасть! Падение нравов, озверелое накопительство…

Антонио залпом допил вино и встал из-за стола.

— Надежда умирает последней! — улыбнувшись, сказал он.

Леопольд Моцарт с его незаурядными детьми стад приглашаем во все самые модные салоны и гостиные. Предложения сыпались одно за другим. Дети играли. На клавесине и на скрипках. Гости и хозяева аплодировали. Леопольд Моцарт подсчитывал деньги.

За две недели пребывания в Вене его дети заработали больше, чем он, своим каторжным трудом, мог бы заработать за три года. Вершиной успеха Леопольд посчитал приглашение приехать в Лондон и выступить перед самой королевой Англии.

Но все планы поломала неожиданная болезнь Вольфа. Мальчик заболел и выздоровел только через две недели.

Поздним вечером в маленькой комнатке скромного пансионата Леопольд Моцарт на бумаге подсчитывал доходы от концертов.

— Возвращаемся в Зальцбург! — с довольной улыбкой сказал он. Вольф и Нерл весело запрыгали и захлопали в ладоши.

Приехавший в Зальцбург за год тупеет, за два превращается в кретина и только через три становится истинным зальцбуржцем.

Было большой наивностью, полагать, что успех, триумф, фурор произведенный семейством Моцартов в Вене, кого-либо обрадует в родном городке. Грязные слухи, сплетни, обвинения в связях с «нечистой силой» лавиной обрушились на скромное семейство.

Что мог противопоставить Леопольд Моцарт этому натиску? Скромность, честность, работоспособность. Только эти добродетели уберегали его семью от невзгод прежде, уберегут и сейчас.

И Леопольд Моцарт еще более ужесточил требовательность к детям. Еще более усердно трудился сам. С еще большим смирением принимал злобные выпады соседей и знакомых.

Постепенно обыватели смирились. Травля теряет всякий смысл, если объект никак не реагирует. И жизнь вошла в свою накатанную годами колею.

Время в маленьких городках бежит гораздо быстрее, нежели в столицах и крупных центрах. Вдохнул — осень, выдохнул — весна, не успел перевести дыхание… прошло уже несколько лет.

Вольфганг уже совсем юноша. Правда, из-за своих постоянных простуд и систематических болезней, он ничуть не вырос. Так и остался худеньким ребенком. Но в глазах появилось осознание своей одаренности. Чувство собственного достоинства. Он по-прежнему весел, смешлив и готов радоваться любому пустяку.

Нерл превратилась во взрослую девушку. Грациозную, с большими романтическими глазами. И прекрасной фигурой.

Только родители, Леопольд и Анна Мария сильно постарели.