Моцарт

Ламия растянула губы в похотливой улыбке, и меж её маленьких острых зубов вытянулся длинный чёрный язык, раздвоенный, словно у змеи. Она упёрлась руками мне в грудь, ничего не боясь и прекрасно осознавая свою силу над спящими людьми. Как вы понимаете, в моём случае она уже ошиблась дважды. Не размыкая глаз, не изменяя дыхания, даже не напрягаясь, я одним движением поймал её за язык, начавший ощупывать мою шею, и в доли секунды затянул его узлом на крючке для одежды. Вот теперь можем и побеседовать…

– Къясафчик, ты это сё? Ты сё тфорись, а?

Вместо ответа я для пущей надёжности прижал узел рукой. Противно, но чего не сделаешь ради собственной безопасности.

– Пусти бабуську, хуиган, я милисию пософу! – осторожно шевеля губами, поугрожала она. И правильно – язык был натянут, как струна, а зубы у ламий острее бритвенных лезвий, одно экспрессивное предложение, и сама себя немой оставит. Для их породы это смерть, ламии завораживают и убаюкивают разговорами.

– Не хосесь язгофаифать… Ядно… – Теперь ламия попыталась изобразить уже дружелюбную улыбку и подмигнуть. – А мовет, ты с саду пъистоисся? Я тефушка коящая-а…

– Какая?! – не сдержался я.

– Коящая, как оконь! Ф постеи стластная, нисево не стефняюсь, беи меня как хосесь!

О-о нет… На такие расклады я нипочём не подписывался. Всевышний не поймёт, не простит и не оценит. Возможно, на земле действительно «некрасивых женщин не бывает», но ламии – это отдельная песня. Старая, толстая, уродливая… Не песня, ламия!

– Не хосись? Стданно… фсе хотели, и фсе тофольны пыли… пока шили…

– Пока жили, – догадался я.

И смех и грех, но древняя ведьма её уровня способна вытянуть все жизненные силы мужчины любым местом. Надеюсь, вы целомудренны и искренне не понимаете, о чём я? Хотя на что я надеюсь? В двадцать первом веке, с вашими-то информационными технологиями, прости их, Господи…

– Ф поседний аз кофою – отпусти! Хузе будет! Я тебе мфтить буду, фсю зызнь испоканю! Отпусти бабуську, маньяк!

Собственно, над этим я сейчас и раздумывал, прикидывая размеры щели меж дверью и косяком и опущенного окна. Вроде у окна даже пошире. Но проверить можно только экспериментальным путём…

– Фот и умниська, фот и послусался, – радостно забормотала ламия, когда я аккуратнейшим образом отвязал её язык от крючка, но крепко сжал в кулаке. После чего соскочил одной ногой на узкий столик, хотел спросить, умеют ли ламии летать, потом передумал и молча выпихнул уродливую старуху из вагона.

– Я ж летать не умею-у… – злобно донеслось из чёрной ночи, но быстро стихло под стук колёс.

Хм… получается, надо всё-таки было спросить. Хотя, с другой стороны, что бы это изменило? Всё равно мерзавку пришлось бы выкинуть…

– Не спится? – заботливо поинтересовался Вик с соседней полки.

– Да вот… как-то… не очень, – невнятно буркнул я, только сейчас почувствовав, что моя босая пятка скользит в чём-то жирном и ароматном.

– Там твоя Сильвия пирожное с заварным кремом на утро оставила. – Наглый вампир любопытствующе свесился с полки и тихо присвистнул. – Да ты его просто растоптал! Суровая борьба за талию подружки?

– Моё пирожное! – мигом вскинулась сонная герцогиня, переходя в сидячее положение с пистолетом в руках. – Кто говорил о пирожном? Где пирожное? Не шутите со мной такими вещами, я из Черногории, стреляю на голос, шорох, тень, силуэт, запах и… и… короче, лишь бы стрельнуть!

– Моцарт, что с вами? У вас вся нога в креме, – в унисон влезла и нежная Рита, нашаривая на том же столике свои очки. – Хорошо ещё вы на них не наступили. А знаете, при этом лунном освещении вы так романтично смотритесь…

– Он затоптал пирожное Сильвии, – сдал меня Вик.

– Ну и что? Зато он такой… такой красивы-ый… Честное слово, будь я в вас влюблена, я бы наверняка слизнула вон ту крошку с икроножной мышцы и…

Развить мысль дальше девушке не удалось. Сильвия обрушила на неё подушку и, грозно рыча: «Это моё пирожное!», кинулась душить подругу. Я кое-как спрыгнул вниз и вытер ногу чьим-то полотенцем. Ламия мгновенно накладывает чары сна, но зато и слетают они столь же быстро.

– Могу сходить за чаем? – предложил я.

– Лучше принеси холодной воды и обольём этих двух озабоченных кошек, – язвительно посоветовал Вик.

Драка внизу мгновенно стихла. Я быстро выскользнул за дверь, а обе красавицы объединёнными усилиями в две подушки ударили по вампиру! Он не остался в долгу, примерно полчаса к нам в купе лучше было не заглядывать лицам, страдающим аллергией на перья и пух…

* * *

А ещё через три часа поезд подъезжал к большому вокзалу незнакомого города. В отличие от Волгограда, я не почувствовал здесь ауры неупокоенных душ. Как я уже знал, в самом Саратове не было войны, немцы бомбили этот город, но не вошли в него. А там, где не кипел кошмар уличных боёв, сам воздух пахнет иначе. Но то, что я ощущал на Мамаевом кургане, как и на подходах к нему, когда сама земля до сих пор не верит, что взрывов больше не будет, вряд ли смогу забыть…