Мотылек

Вот я и выбрался наконец из сточной канавы, не знаю только, временно или навсегда. Мне было двадцать пять, когда меня спустили в канализацию. Это было в 1931 году. Сейчас 1941 год. Прошло десять лет. А в 1932 году бездушный прокурор Прадель потребовал для меня безжалостного и бесчеловечного приговора, по которому бросили меня, молодого и сильного, в ту яму, что называется тюремной системой, заполненную липкой жидкостью, где я должен был медленно раствориться и исчезнуть навсегда. Наконец мне удалась первая часть побега. Я поднялся из глубины этой ямы и нахожусь на ее краю. Я должен приложить все свои силы и смекалку для завершения второй его части.

Ночь тянется медленно, но все-таки идет. А я не сплю. И ружье не отставляю в сторону. Прижигания и укусы комаров меня настолько взбодрили, что я ни разу не выронил из рук оружия. Могу быть собой довольным: я не рисковал свободой и не капитулировал перед усталостью. Дух оказался сильнее материи, и я поздравил себя, когда услышал первые крики птиц, возвестившие о наступлении утра. Это только ранние птицы, но другие не заставили себя долго ждать.

Негр потянулся, почесал пятки и сел.

– Здравствуйте, вы не спали?

– Нет.

– Напрасно. Уверяю вас, меня нечего бояться. Я решил вам помочь.

– Спасибо, Жан. Скоро ли рассветет в лесу?

– Через час с небольшим. Только звери задолго чуют наступление рассвета. Через час будет все видно. Позвольте ваш нож, Папийон.

Я дал, не раздумывая. Он отошел шага на два-три и срубил ветку кактуса. Протянул мне большой кусок, другой взял себе:

– Выпейте воду, что внутри, и освежите лицо.

Из этой своеобразной раковины я напился и умылся. А вот и рассвет. Жан вернул мне нож. Я зажег сигарету, он тоже закурил. Мы тронулись в путь. Нам пришлось пересечь порядочно труднопроходимых участков, и к полудню мы достигли окрестностей лагеря Инини, не встретив на своем пути ни добрых людей, ни лихих.

Мы приблизились к главной дороге, ведущей в лагерь. По одну сторону широкой просеки была проложена узкоколейка.

– Это железная дорога, – сказал Жан, – но по ней ходят только вагонетки, их толкают китайцы. От вагонеток стоит такой страшный шум, что слышно издалека.

Мы стали свидетелями прохода такой вагонетки. Спереди поставлена скамейка, на ней сидят два багра. Сзади два китайца с длинными шестами, которые служат им тормозом. Из-под колес летят искры. Жан пояснил, что шесты снабжены стальными наконечниками и ими пользуются как для толкания, так и для торможения.

На дороге полно народу. Идут китайцы. У некоторых с плеч свисают лианы, другие несут диких свиней, у третьих – связки пальмовых веток. Похоже, все направляются в лагерь. Жан пояснил, что есть несколько причин для выхода в буш: охота на дикую птицу; за лианами, которые идут на изготовление мебели; за пальмовыми ветками для плетения матов, чтобы защитить от жаркого солнца грядки с овощами; лов бабочек, насекомых, змей и так далее. Некоторым китайцам разрешается выходить в лес на несколько часов после того, как они сделают положенную работу. К пяти часам вечера они должны быть в лагере.

– Послушай, Жан, вот твои пятьсот франков и ружье (которое я заблаговременно разрядил). У меня есть нож и тесак. Можешь уходить. Спасибо. Да вознаградит тебя Бог еще больше за помощь несчастному, который пытается начать новую жизнь. Ты не подвел меня. Еще раз спасибо. Надеюсь, когда-нибудь ты расскажешь об этой истории детям, и скажешь им: «Этот каторжник был хороший парень, я нисколько не раскаиваюсь, что помог ему».

– Месье Папийон, уже поздно, и я не успею уйти далеко до ночи. Держите ружье. Я останусь с вами до завтрашнего утра. Если позволите, мне хотелось бы самому остановить китайца по вашему выбору, чтобы он пошел и предупредил Квик-Квика. Он не испугается так, как при виде белого беглеца. Разрешите мне выйти на дорогу. Если даже и подвернется багор, то, увидев меня здесь, он не заметит ничего странного. Скажу, что ищу палисандровое дерево для мебельного комбината «Сенфорьен» в Кайенне. Положитесь на меня.

– Ну ладно, в таком случае ты хоть ружье возьми – безоружный человек в джунглях выглядит подозрительно.

– Тоже верно.

Жан вышел на дорогу. Договорились так: если появится китаец и он мне понравится, я тихонько свистну.

– Здлавствуй, холосый человека, – сказал маленький старый китаец на ломаном французском. Он нес на плече порядочный кусок капустной пальмы – великолепная еда. Я свистнул, мне понравился этот вежливый старичок, поприветствовавший Жана первым.

– Здравствуй, шин. Постой, надо поговорить.

– Ичито хотеть холосый человека?

И китаец остановился.

Они болтали больше пяти минут. Я не слышал, о чем шел разговор. Появились еще два китайца. Они несли на шесте большую лань – ноги привязаны к шесту, а голова волочится по земле. Черного они не приветствовали и прошли мимо, а вот соотечественнику бросили несколько слов на своем языке, и он им ответил тоже коротко.

Жан повел старика в лес. Подошли ко мне. Приблизившись, китаец подал мне руку:

– Твоя фруфру (бежал)?

– Да.

– Откуда?

– С Дьявола.

– Холосо, холосо.