Мотылек

Мы провели маленький военный совет. Если кого-нибудь ударит солдат, лучше всего нам всем лечь на землю и не вставать, что бы с нами ни делали. О случившемся обязательно узнает кто-нибудь из офицеров, я тогда мы его спросим, за что нас посадили в эту каторжную тюрьму, если мы не совершили никаких преступлений. Гитту и Барьер, уже отбывшие свой срок, говорили, что они потребуют, чтобы их выдали французским властям. Затем мы решили вызвать на разговор капрала. Говорить с ним было поручено мне. Капрала звали Негро Бланко (Белый Негр). За ним пошел Гитту. Скотина появился с бычьей плеткой в руке. Мы окружили его.

– Чего вы от меня хотите?

Я стал говорить:

– Мы хотим вам сказать только одну вещь. С нашей стороны не будет никакого неповиновения правилам тюремного распорядка, а следовательно, и никаких причин для применения к нам телесных наказаний. Но мы наблюдали, как вы совершенно произвольно бьете всех, кто попадется вам под руку. Вот почему мы и попросили вас прийти к нам, чтобы сказать вам откровенно: если вы ударите кого-то из нас, то вы в тот же день будете покойником. Вы поняли, что я хотел сказать?

– Да, – сказал Негро Бланко.

– И последний совет.

– Что еще? – выдавил он.

– Только то, что, если сказанное мною необходимо кому-то повторить, пусть это будет офицер, а не солдат.

– Ладно.

И он ушел. Все это было в воскресенье – в нерабочий день. Появился офицер.

– Ваше имя?

– Папийон.

– Вы старший у французов?

– Нас здесь пятеро, и все мы старшие.

– В таком случае почему вы говорили с надзирателем от лица всех, а не от себя лично?

– Потому что я говорю по-испански лучше остальных.

Офицер, разговаривающий со мной, – капитан национальной гвардии. Он сообщил, что не командует здесь, над ним еще двое, но они пока отсутствуют. Он исполняет обязанности до их приезда. А те двое будут здесь во вторник.

– Когда вы говорили от себя и от имени остальных, вы угрожали убить надзирателя, если он ударит кого-нибудь из вас. Так ли это?

– Да. И это очень серьезная угроза. Но я также сказал, что мы не сделаем ничего такого, что могло бы оправдать применение телесного наказания. Как вы знаете, капитан, мы не состояли здесь под судом, потому что не совершали никаких преступлений в Венесуэле.

– Мне ничего не известно об этом. Вас доставили в лагерь без всяких сопровождающих документов. Есть только записка от местной администрации: «Заставить этих людей немедленно по прибытии работать».

– Капитан, поскольку вы солдат, прошу вас до приезда вашего начальства приказать вашим людям не обращаться с нами так, как с другими заключенными. Я еще раз заверяю вас, что мы оказались здесь без всякого суда, да нас и нельзя судить, потому что мы не совершили никаких преступлений на территории Венесуэлы.

– Хорошо. Я отдам соответствующие распоряжения. Надеюсь, вы мне не солгали.

В воскресенье у меня было предостаточно времени понаблюдать за другими заключенными. Первое, что бросилось в глаза, было то, что все они пребывали в прекрасной физической форме. Второе – побои были таким обычным и повседневным явлением и раздавались так щедро и свободно, что они к ним привыкли. Даже в воскресенье, в день отдыха, когда можно было бы легко избежать всяких колотушек, только веди себя прилично, они, словно мазохисты, получали, казалось, удовольствие, играя с огнем. Они не прекращали делать то, что было запрещено: играли на деньги, сношали «мальчиков» в туалетах, воровали друг у друга, обзывали грязными словами женщин, приносивших сигареты и конфеты для тех же заключенных. Они также приторговывали: плели корзинки или вырезали по дереву и выменивали вещицы на несколько монет или пачки сигарет. Были и такие, которые выхватывали у женщины из рук то, что она протягивала через колючую проволоку, и убегали, прячась среди других, ничего не дав ей взамен. И все это свелось к тому, что телесное наказание превратилось в орудие, от которого заключенные закалялись, как в горниле. Разгул террора в лагере не пошел на пользу ни обществу, ни порядку – он не оказывал никакого положительного воздействия на бедных зэков.

Тюрьма-одиночка на Сен-Жозефе с ее гробовой тишиной куда страшнее, чем эта. Здесь страх длится лишь считаные минуты, зато ночью можно поговорить, и по воскресеньям, и после работы. Еды всегда навалом. Здесь можно тянуть свой срок, в любом случае не превышающий пяти лет.

Воскресенье прошло за разговорами, курили и пили кофе. К нам пытались подъехать несколько колумбийцев, но мы вежливо и твердо попросили их заняться своим делом. Нельзя допустить, чтобы на нас смотрели как на обычных заключенных, иначе сядут и не слезут. Тогда – пиши пропало.

В понедельник в шесть утра после плотного завтрака нас погнали на работу со всеми вместе. Вот как она начиналась: две шеренги выстраивались друг против друга – шеренга солдат и шеренга заключенных. Пятьдесят человек на пятьдесят. На каждого зэка один солдат. Между шеренгами разложен рабочий инструмент: кирки, лопаты, топоры. Обе шеренги наблюдают друг за другом. Шеренга зэков смотрит затравленно – шеренга солдат с садистским нетерпением.