Мотылек

Вода медленно, очень медленно поднималась. Метис и негр забрались на решетку, свесив ноги в проход коридора, а руками обхватив два вертикальных железных прута. В воде послышался шум и плеск: большая канализационная крыса размером с кошку подгребала ко мне. Я вскочил на решетку, отвязал один ботинок и, когда она подплыла, с силой ударил ее по голове. Она выскочила в коридор и с визгом удрала.

– Ты уже приступил к охоте, француз? – спросил негр. – Если ты хочешь перебить всех, то никогда не кончишь. Лучше полезай на решетку. Держись за прутья и не волнуйся.

Я внял его совету, но железные прутья врезались мне в бедра, и я не смог долго выдержать такой позы. Я снял куртку с параши и привязал ее к прутьям решетки. Получилось что-то такое, на чем можно было сидеть. Теперь мое положение оказалось довольно сносным. Сидеть на решетке все-таки удобнее, чем висеть.

Вторжение воды, крысы, сороконожки, малюсенькие крабы, принесенные водой, были, пожалуй, для меня самым отталкивающим, самым угнетающим испытанием. Через час с лишним вода ушла, оставив после себя слой липкой жидкой грязи толщиной не менее одного сантиметра. Я надел ботинки, чтобы не месить босиком эту вонючую жижу. Негр бросил мне кусок доски, предлагая выгрести ил в проход коридора, начиная от лежака, на котором я буду спать, а затем от задней стенки камеры. На это занятие ушло полчаса, оно меня отвлекло от других мыслей. Я думал только об этом конкретном деле. Это уже кое-что. Теперь воды не будет до следующего прилива, то есть одиннадцать часов, так как она начинает прибывать через одиннадцать на двенадцатый. Уже можно обмозговать ее график: шесть часов на отлив и пять на прилив. Мелькнула довольно-таки абсурдная мысль: «Папийон, твоя судьба связана с приливами и отливами. Луна в твоей жизни играет важную роль, желаешь ты этого или нет. Прилив и отлив сослужили тебе верную службу, когда ты спускался вниз по Марони после побега с каторги. Точный расчет времени прилива и отлива помог тебе пуститься в плавание от Тринидада и Кюрасао. Причиной твоего ареста в Риоаче послужил отлив, который нарастал очень медленно, и отчего лодка не могла быстро выскочить в океан и уйти от погони. И вот ты здесь по милости прилива. Хочешь не хочешь, а это так».

Если однажды эти страницы будут напечатаны, может быть, среди читателей найдутся такие, которые немного пожалеют меня за то, что мне довелось испытать в Колумбии. Эти читатели – хорошие люди. Другие, двоюродные братья в первом колене двенадцати ублюдков, осудивших меня на каторжные работы, и братья прокурора по духу, скажут: «Так ему и надо: остался бы в исправительной колонии, ничего бы не случилось». Пусть так. Но позволят мне и читатель-доброжелатель, и читатель-ублюдок сказать еще несколько слов по этому поводу? Я вовсе не испытывал отчаяния. Отнюдь! Более того, я предпочел бы остаться в камерах старой колумбийской крепости, построенной испанской инквизицией, чем оказаться на островах Салю, где и следовало мне быть. Здесь я все-таки рассчитывал на побег, даже из этого вонючего подземелья. Я ведь находился на расстоянии двух тысяч пятисот километров от колонии. Здесь, правда, собираются принять все меры предосторожности, чтобы выдворить меня на «законное место жительства» – на каторгу, для чего мне придется, не по своей воле, преодолеть эти километры в обратном направлении. Только об одном я сожалел – о племени гуахира, Лали и Сорайме, о свободной жизни на природе. Без удобств, желанных для цивилизованного человека, но зато без полиции, тюрем и тем более без карцеров. Мне померещилось, что моим дикарям никогда бы и в голову не пришло наказывать врага таким вот варварским способом, и менее всего такого, как я, не принесшего колумбийцам ни малейшего вреда.

Я лег на доску и выкурил две или три сигареты у задней стенки камеры. Поступил так специально, чтобы не видели другие. Когда я возвращал негру кусок доски, которой выгребал грязь, то бросил ему зажженную сигарету. Он, чувствуя неловкость, поступил так же, выкурив ее у задней стенки клетки. Эти подробности могут кому-то показаться не такими уж важными, а по мне, они очень значимы. Не говорило ли это о том, что мы, отбросы общества, действительно обладали по крайней мере остатками понятия о правильном поведении в присутствии других.

Здесь не так, как в Консьержери. Тут можно мечтать, мысленно залетая куда угодно, и не надо прикрывать глаза платком от резкого, яркого света.