Мотылек

– До встречи. Неделю не двигайтесь отсюда, – сказал Жезю. – На седьмой день мы вернемся. На восьмой сможете пробираться к морю. А пока займитесь парусом и кливером, приведите лодку в порядок, все должно лежать на своем месте. Закрепите крюк, чтобы руль не рыскал. Если не появимся здесь в течение десяти дней, значит нас арестовали. Нападение на стражу добавляет к побегу привкус острой приправы, поэтому, будьте уверены, нам устроят бешеный аврал, да такой, что не приведи господь.

Клузио сказал нам, что свою винтовку он перебросил через стену. А поскольку вода подходит близко к стене (о чем он не знал), то, по всей вероятности, она угодила в реку и там утонула. Жезю заметил, что это даже хорошо: пусть охотники думают, что мы вооружены, если, конечно, винтовку не нашли. А поэтому нам нечего бояться, хотя охотники действительно опасны. У них только револьверы да тесаки для прохода в зарослях джунглей, и если они узнают, что у нас винтовки, то рисковать не будут.

Стали прощаться. Если нас обнаружат, следует бросить лодку и идти вверх по ручью до сухого буша, а там по компасу, все время держа курс на север. Дня через два-три мы должны выйти к лагерю смерти под названием «Шарвен». Нужно будет заплатить кому-нибудь, чтобы сообщили Жезю, что мы там-то и там-то. Бывшие каторжники оттолкнулись от берега, и через несколько минут их пирога пропала из виду.

Рассвет приходит в буш весьма своеобразно. Кажется, что ты находишься в галерее, в своде которой застрял солнечный луч и никак не может пробиться через него и добраться до самого низа. Становилось жарко. Мы тут – Матюрет, Клузио и я – совершенно одни. Разобравший нас смех был первой реакцией на ситуацию – все шло как по маслу. Единственной помехой представлялась сломанная нога Клузио, хотя сам он уверял, что теперь, когда ее засунули в плоские деревяшки, она совершенно не беспокоит его. Мы могли заварить кофе прямо хоть сейчас. Сказано – сделано: развели костер и выпили по большой кружке каждый. Кофе подсластили тростниковым сахаром. Просто замечательно! Мы настолько были измотаны с прошлого вечера, что не было никаких сил ни присмотреть за вещами, ни проверить лодку. Все успеется. Свободны, свободны, свободны! Ровно тридцать семь дней, как прибыли в Гвиану. Если побег удался, то пожизненное заключение действительно оказалось не таким уж и долгим. Я громко сказал:

– А скажите, месье председатель, сколько лет во Франции длится пожизненная каторга? – И захохотал. Смеялся и Матюрет – у него ведь тоже пожизненная. Клузио заметил:

– Рано веселитесь. До Колумбии далеко, а в этом корыте в море не выйдешь.

Я не отвечал, потому что, по правде говоря, до последней минуты полагал, что каноэ служило лишь средством доставить нас к настоящей лодке, лодке для морского плавания. Когда я увидел, что ошибся, мне не хотелось об этом говорить. Во-первых, потому, что не желал обескураживать товарищей, и, во-вторых, чтобы не дать Жезю повода считать, что я знаю, какие лодки обычно используют при побеге, – он-то, естественно, считал, что я этого не знаю.

Первый день мы провели в разговорах. В перерывах между разговорами пытались немного узнать об окружающем нас буше, настолько странном, насколько не знакомом для нас. Обезьяны и какие-то непонятные белки не прыгали, а летали над нами самым причудливым образом. Стадо пекари – небольших диких свиней – спустилось к ручью на водопой. Не меньше двух тысяч. Они плюхались в ручей и плавали повсюду, обрывая нависающие корни. Бог весть откуда взялся аллигатор и схватил одну свинью за ногу – поднялся такой визг, хоть святых выноси! Все остальные свиньи бросились на аллигатора, карабкались на него, пытаясь укусить за края его огромной пасти. С каждым ударом хвоста аллигатора то слева, то справа в воздух взлетал поросенок. Один пекари был оглушен и плавал на поверхности кверху брюхом. Его тут же сожрали сородичи. От крови ручей окрасился в красный цвет. Сцена продолжалась минут двадцать, затем аллигатор исчез в воде и больше не появлялся.