Мотылек

Дневной зной утихал, солнце клонилось к закату. Санитары уже шныряли по склонам холма, спускаясь все ниже, звук трещоток приближался. Оставалась последняя надежда — что беглый на скалистом холме. Он был назван так из-за каменистого обрывистого берега, в высоких стенах которого зияло несколько ущелий и пещер. Именно в этот холм билась грудью коварная Свияга, обманчиво приветливая при хорошей погоде и нескрываемо свирепая при плохой. Место это было опасное — и для людей, и для катеров. Огромные валуны остро торчали из воды вдоль всего берега, пышно вспенивая воду даже в тихий день. Дно резко уходило вниз, падало пропастью. Мотылек решил сразу бежать к пещерам. Поиски длились уже несколько часов; если и мог беглец где-то так долго укрываться — только там.

По крутой сыпучей тропинке мальчик заскользил вниз, к берегу. Волны гулко бились о скалы, ветер доносил холодные брызги. Сквозь шум воды долетал еле слышный звук трещоток — третий поисковый отряд исследовал пещеры с другой стороны скалистого холма, постепенно приближаясь. Мотылек успел обыскать две пещеры. Излазил на брюхе вдоль и поперек, дочерна испачкав школьный костюм и промокнув насквозь. Шарил слабым фонариком по сочащимся водой камням, заползал за скользкие валуны, в расщелины.

— Дяденька, я тебя спасу! Покажись… — шелестел он, и его шепот еле слышным эхом отражался от мокрых стен, таял в звоне пещерной капели.

Кричать боялся: могли услышать санитары. С каждым часом бесплодных поисков все больше верилось, что сбежал не обычный белый (такого бы давно уже нашли), а тот самый, Мотыльков спаситель. «Точно — мой!» — радостно и нежно думалось мальчику. Когда Мотылек изучал третью пещеру, следом вошли санитары. Трещотки их звучали устало, голоса — зло и тихо. Мотылек летучей мышью взметнулся по камням за темный валун куда-то под самый потолок, вжался лбом в гигантский сталактит, зажмурился, окаменел.

— Искать, сволочи! Искать, гады! — командовал низкий голос; Мотылек узнал бас Любиного отца.

Сквозь зажмуренные веки уловил движение света в пещере — это яркие фонари шарили по стенам. Искали долго и тщательно. Могли бы найти и Мотылька, но он сидел очень уж высоко. Переговаривались, сплевывали. Один запустил со злости камнем в потолок пещеры, тот загрохотал по валунам гулко, будто смеясь. Никого не обнаружив, ушли дальше. Но кто-то один еще оставался, топтался, стуча тяжелыми подошвами. Мотылек уловил запах дыма и, приоткрыв глаза, осторожно высунулся из-за сталактита. Главный санитар. Он сидел на камне у самого входа в пещеру, сгорбленный, и курил, глядя на волны. Огненная шевелюра пламенела на закатном солнце, сизое дымное облако стелилось к камням. Вдруг он резко повернулся к пещере и вперился в темноту.

— Ты здесь, с…  политическая? — громко и отчетливо спросил тишину. — Ты здесь, сволочь под грифом «Ч»?!. А ну выходи!

Мотыльку показалось, что главный санитар смотрит ему прямо в глаза. Сердце колотилось о холодный валун так громко, что могло выдать. Но тот уже опустил голову низко на грудь.

— Господи, меня же самого под грифом «Ч» пустят… — услышал Мотылек его трагический шепот. — Даже на учет поставить не успели, собаку… Господи, за что мне это…

Докурил, обреченно выбросил непогашенную сигарету в глубь пещеры — она золотой кометой пронзила бархатную черноту — и вышел.

«Так и есть: он! Мой сбежал! Мой!» — возликовал Мотылек. Но только мальчик хотел спуститься из своего укрытия, как внизу раздался чей-то сдавленный смех. Вновь припал лбом к сталактиту и замер. Из-за большого валуна, приглушенно хихикая, вылезали двое.

— Тебя же накажут, — знакомый женский голос.

Мотылек напряг зрение, и ему показалось, что в темноте он видит рыжие кудри. Люба?

— И тебя отец не похвалит, если узнает, — голос мужчины.

— Ему сейчас не до меня — сам слышал… Как отстали от всех, так и догоним потом — никто и не заметит.

Точно: Люба! Мотылек не увидел, но почувствовал, как при этих словах она привычно тряхнула кудрями.

— И хорошо, — мужской голос стал ниже, потом превратился в нечленораздельный шепот и стих совсем.

Двое все еще оставались у валуна, в тени, и Мотылек не мог их видеть. Но слышать мог, и довольно хорошо. В наступившем долгом молчании он уловил тихий мокрый звук, словно камешком по воде плеснули. «Целуются», — догадался мальчик, и сердце его перестало стучать о холодный валун. Дыхание обоих становилось все более глубоким и напряженным. К дыханию примешивались звуки движения двух тел, шуршание одежды, иногда некстати раздавалось потрескивание трещотки. Скоро мужчина стал дышать так громко и быстро, что перекрывал несущийся снаружи шум волн.

— О… о… у!.. у!!. — вдруг прерывисто закричал он.

— Хорррошо! — вскрикнула Люба в ответ так, как обычно кричат от боли.

«Как можно целоваться и кричать одновременно?» — размышлял Мотылек. Его тело, пальцы были такими холодными, что камни, казалось, согревали их.