Мотылек летит на пламя

На пороге появился мужчина в офицерской форме, высокий, стройный светлокожий мулат, человек, отношения с которым причиняли Хейзел почти столько же боли, сколько и радости. Его тело всегда опаляло жаром, однако сердце, случалось, напоминало кусок льда.

— Что это за дети? — спросил он.

— Это брат и сестра. Я встретила их на улице. Их мать погибла, и на них напал какой-то негодяй.

— Брат и сестра? Непохоже.

— Они так говорят. Хотя мальчик гораздо светлее. Красивый, правда?

Мужчина пожал плечами.

— Зачем ты привела их сюда? Что ты намерена с ними делать?

— Я хочу позаботиться об этих детях. Поскольку у них нет родителей, их надо устроить в хорошее заведение. Я слышала о приюте для цветных сирот в Новом Орлеане: им руководят монахини, там отличные условия. Я попрошу у командования отпуск и отвезу их туда.

Потревоженный разговором Конни открыл глаза. Он увидел Хейзел, а еще — мужчину, в первый миг показавшегося ему частью сновидения. Если б Конни сказали, что это вестник новой жизни, он бы поверил, ибо от этого человека веяло мужественностью и свободой.

Одним из первых в горящий Ричмонд вошел негритянский полк, в котором на стороне северян сражались Алан Клеменс и Хейзел Паркер.

Последнюю зачислили в армию в виде величайшего исключения — как одну из бывших руководителей «Тайной дороги». Точно так же Алан стал одним из немногих мулатов, которым присвоили офицерское звание; он руководил негритянским полком наряду с белыми офицерами.

В полку Хейзел считали его женой: это было удобно, но это не было правдой. Да, они делили палатку и постель, но Алан никогда не говорил с ней о будущем. Их роли поменялись: теперь командиром был он, и он стал суровее и жестче, а она — уступчивее и мягче.

Алан долго смотрел в большие печальные глаза Конни, не подозревая, что перед ним его собственный сын.

— Мне пора идти, — наконец сказал он.

Хейзел поднялась.

— Я тоже пойду. Думаю, не будет большой беды, если я закрою ребятишек в этой комнате?

— Чтобы они не убежали?

— Чтобы с ними ничего не случилось.

Алан покачал головой.

— Ты зря взяла на себя заботу о них.

Хейзел велела Конни и Розмари никуда не выходить, сказав, что непременно вернется. Она напряженно трудилась до вечера, поскольку давно знала, что работа — лучшее лекарство от сомнений и тревоги. Она раздавала одежду, воду, еду и лекарства брошенным хозяевами неграм, оказывала первую помощь раненым.

Хейзел вернулась обратно в сумерках, смертельно уставшая, и ее тронуло, как сильно дети обрадовались ее приходу. Она накормила их ужином и выпустила погулять в сад.

Вечерняя тишина вызывала мысли о спокойствии и мире, но запах дыма и гари не давал обмануться. С виду уцелевший особняк казался оазисом среди окружающих развалин, позабытым войной уголком, однако внутренность дома и сада являла другую картину. Мебель была поцарапана, ее обшивка вспорота ножами в поисках спрятанных драгоценностей, ковры испачканы сапогами, клумбы возле крыльца вытоптаны, ветки сирени, свисавшие над оградой, обломаны.

Хейзел не могла вспомнить, в скольких временных домах ей пришлось ночевать, наслаждаясь объятиями Алана, которые тоже были временными.

Она быстро умылась, переоделась и причесалась, не глядя заколов волосы отработанным за много лет жестом. Потом позвала детей и сказала, что им пора ложиться спать и что завтра они поедут на поезде в красивый город на берегу океана.

Уложив Конни и Розмари, Хейзел немного посидела возле них, к чему-то прислушиваясь. Издалека доносился неприятный настойчивый грохот, тогда как мирные звуки казались робкими и случайными. Теплый воздух отдавал сыростью, предвещавшей дожди. Внезапно Хейзел почудилось, будто она слишком долго спала и случайно проспала нечто очень важное, что она много лет растрачивала себя не на то, что нужно.

— Мне дают отпуск. По случаю нашей победы, — сказала она, оставшись наедине с Аланом. — Завтра я поеду в Новый Орлеан вместе с детьми. Я уже взяла пропуск. — И, поскольку Алан молчал, добавила с некоторым вызовом: — После войны, если мне доведется выжить, я вернусь в приют и заберу этого мальчика.

— Зачем?

— Он будет напоминать мне о том, на что ты когда-нибудь будешь смотреть как на маленький эпизод своей жизни.

Алан молчал, предчувствуя, что она вот-вот перейдет в открытое наступление.

Взгляд Хейзел пылал. Она больше не напоминала пленницу, отдающуюся на милость победителя, она была воительницей, а еще — судьей. Казалось, ее взгляд проникал за пределы радужной оболочки собеседника, она смотрела не в глаза, а в глубину души.

— Я сильно жалею, что не родила от тебя ребенка, Алан.

— Ты сама знаешь: сейчас не то время, когда стоит рожать детей.

Губы Хейзел растянулись в усмешке.

— После падения Юга ты надеешься вернуться к своей белой возлюбленной? Думаешь, что женишься на ней, она нарожает тебе детей, и вы заживете счастливой разноцветной семьей! Однако очень скоро будут приняты такие законы, что тебе придется обходить белых леди за целую милю!

Хейзел осеклась, ибо взгляд Алана был слишком суров и тяжел.