Мотылек летит на пламя

Доктор Брин вытаращил глаза. Разумеется, он слышал и читал о таких случаях. Под влиянием горячки или внезапного душевного удара внутренний лед растаял, чувства освободились, а воля больного разума преобразила внешний враждебный мир. Насильник превратился в возлюбленного, а ребенок воскрес.

Пока он собирался с мыслями, Айрин его опередила:

— Мой дядя, мистер Уильям О’Келли, и его сын обманули вас. Меня никто не насиловал. Я любила этого мужчину. Ему грозила смерть, потому он был вынужден бежать из имения. Я родила ребенка, но семья О’Келли отняла у меня мальчика, сказав, что он умер. Я в это не верю. Они увезли его и где-то оставили. Вот почему мне необходимо вернуться в Темру.

Пока она говорила, доктор Брин успел овладеть собой. Он участливо кивнул и серьезно произнес:

— Я понимаю вас, мисс О’Келли. Однако вы слишком долго были больны и едва ли способны самостоятельно проделать столь долгий путь. Я напишу вашему дяде и попрошу его приехать за вами.

Айрин тряхнула головой.

— Я не хочу, чтобы он приезжал! Отныне он и его дети — мои враги.

— Вы только что сказали, что собираетесь вернуться в имение мистера О’Келли, — заметил врач.

— Да, чтобы заставить его сказать, где мой ребенок. А еще я надеюсь узнать, что стало с отцом моего сына.

— Вы утверждаете, что добровольно отдались невольнику своего дяди? Цветному мужчине?

Айрин видела во взгляде доктора Брина болезненный интерес, интерес к ее чувствам. Несмотря на временно помутившийся разум, в тайных уголках ее сердца сохранилась любовь к Алану и надежда на то, что они когда-нибудь встретятся. Однако доктора Брина занимало вовсе не это. На его лице явственно читалась мысль: если это в самом деле правда, значит, Айрин еще прежде страдала помешательством.

— Да. Для меня не имел значения цвет его кожи, — просто ответила она и спросила: — Какой сейчас год?

— Если не ошибаюсь, тысяча восемьсот шестьдесят второй.

Айрин пошатнулась и смежила веки. Прошло два года! Жив ли ее ребенок и где он?! Как она могла о нем позабыть?! Тысячи картин промелькнули перед ее мысленным взглядом, после чего она открыла глаз и вернулась в действительность.

— Хорошо, напишите дяде. Мне интересно узнать, что он ответит, — с удивительным спокойствием произнесла она и вышла за дверь.

И только там дала волю своим истинным чувствам.

Дружелюбный и непринужденный тон доктора Брина не обманул Айрин. Она понимала, что ее не собираются отпускать.

Возможно, врач действительно напишет мистеру Уильяму? Как ни странно, в том заключалась ее единственная надежда.

Айрин смутно помнила, что дядя приезжал в госпиталь и она его испугалась, как пугается животное, завидевшее своего мучителя. Поверит ли он в то, что отныне она способна рассуждать и действовать здраво?

Прошло несколько унылых, тягостных, мучительных дней. Прежде она не замечала времени, а теперь оно превратилось в удавку, которую невидимые руки медленно затягивали на ее шее.

Отныне Айрин смотрела на госпиталь другим взглядом, взглядом разумного человека. Несмотря на то, что стены были сложены из красного кирпича, а наличники выкрашены в белый цвет, здание казалось удивительно мрачным. Ничто не могло рассеять его зловещую ауру: ни просторные палаты, ни клумбы у входа, ни огромный зеленый парк. Это была тюрьма, хотя прежде Айрин даже нравилось здесь: атмосфера госпиталя смягчала душевную усталость и прогоняла страхи.

Сейчас тишина таила в себе неясную угрозу, большие комнаты с облупившейся краской пахли запустением, пища была ужасной, больные напоминали ходячих призраков, да и сам персонал представлял собой кучку задавленных жизнью, несчастных людей.

Айрин тщательно обследовала территорию. Убежать было сложно. Оставалось действовать хитростью или ждать. Она могла бы набраться терпения, но беда заключалась в том, что в ее распоряжении оставалось слишком мало времени.

Прежде она боялась ночи, оттого что мрак таил в себе одиночество и приближал смерть. Теперь ночная пора казалась мучительной, потому что вместе с ней к Айрин приходили сны, а в бессонные часы — думы о Конноре, ее сыне. Эти видения и мысли разрушали крепость, которую она усилием воли воздвигала днем.

У ее мальчика были черные глаза, шелковистые волосы и нежная кожа. От него пахло грудным молоком и летним солнцем.

После родов она была так слаба, что не смогла его разглядеть и совсем не запомнила. Существовал ли на свете кто-то, кто заменил ему мать? Она надеялась, что да, и в то же время боялась этого.

Во время каждого обхода доктор Брин уверял ее в том, что давно написал мистеру Уильяму, но из-за войны почта плохо работает.

Крайне чувствительная к фальши, она понимала, что он лжет, отчего внутри начала скапливаться злость. Доктор Брин это видел и наблюдал за ней, делая записи в дневнике, до тех пор, пока она вновь не явилась к нему в кабинет.