Мотылёк над жемчужным пламенем (СИ)

Теряю силы. Выдыхаюсь. Мгновение, и я уже в своей комнате, сползаю по стенке, без возможности остановить безудержные рыдания. За дверью полная неразбериха: Анатолий бросает проклятия, Гена пытается разъяснить ситуацию и только мама просит сохранять спокойствие, гонит их в шею, обещает о разговоре со мной.

– Дайте мне несколько минут! Оставайтесь мужчинами! Я во всем разберусь!

Тем временем я схожу с ума от увиденного. Я не знаю где правда, не знаю где ложь. Не знаю как быть дальше и хватит ли у меня сил разобраться со всем этим безумием. Меня словно приставили к стенке и расстреляли в упор, но я продолжаю жить.

Этого не может быть. Не может быть…

– Дочка, прекрати так убиваться, – просит Татьяна, зайдя в комнату, а я содрогаюсь от её циничности и наглости. – Успокойся и выслушай меня.

– Пошла вон! Не смей просить меня о чём-либо! Проваливай!

Не обращая внимания на мои угрозы и брыкания, Татьяна крепче прижимает меня к себе и пытается угомонить. Аромат её французских духов, который я успела позабыть, но всегда любила, приносит пущую боль.

– Тише, девочка моя, всё наладится, – приговаривает она, разглаживая путанные, мокрые от слёз волосы. – Всё будет хорошо, обещаю.

Я сдаюсь и обнимаю маму в ответ. Чувствую себя той маленькой Варей, которая всегда находила утешение в материнских объятьях. Меня убивает собственная беспомощность и слабость. Противно и мерзко от самой себя.

– Он не виноват, не виноват, – надрывно всхлипывая, повторяю я, но звучит как нелепое оправдание. – Здесь что-то неладное, Витя не причём…

– Конечно же, он не виноват, дорогая. И скоро полиция узнает об этом. Сейчас ты успокоишься и мы во всем разберёмся.

Уловив несколько нелогичных фраз, я поднимаю заплаканные глаза.

– Ты что-то знаешь? Почему ты так уверена в его невиновности?

– Потому что он не виноват, – твёрдо, но с особой горечью заявляет она. – Его действительно подставили. И боюсь, в этом есть моя вина.

Меня бьёт невидимой плетью, я толкаю женщину в грудь и отстраняюсь.

– Это ты всё подстроила?! – не узнаю свой голос. – Как ты могла?! Как?!

Мать хватается за голову, со свистом дышит, а потом прикладывает пальцы к губам, словно собралась молиться.

– Я была не в себе… Пойми, я беспокоилась за тебя… Хотела спасти…

– Что ты сделала?!

По ровному лицу Татьяны катятся слёзы. Собравшись с духом, она продолжает:

– Кирилл предложил мне подставить Витю. Изначально я согласись, – признаётся она. Её губы и ресницы дрожат. – Только потом я поняла, что это неправильно. Аморально и жестоко. Я пришла сюда, чтобы всё исправить, но было слишком поздно.

Огромный горячий ком вырастает в груди. Горло стягивает колючий жгут. Мне сложно говорить. Мне сложно дышать.

– Как ты могла? – едва шевелю губами.

– Ты не поймёшь, как мне было страшно за тебя. Не поймёшь, как переживала за твою судьбу. Его болезнь, – запинается она. – Наша болезнь – это настоящее проклятье, Варя. Не каждый сможет жить с этим…

– Кто тебе дал право решать за меня?!

– Я не должна была, знаю. Сейчас я это понимаю, милая. Мне жутко больно смотреть тебе в глаза и видеть там одно лишь разочарование. Мне больно видеть твои слёзы. Только этот мальчишка делает тебя счастливой.

Меня шатает. Ноги не слушаются.

– Как же я тебя ненавижу, – искренне бросаю я. – Почему именно ты моя мама? Ответь мне, почему?

Татьяна ахает, будто получила ножевое ранение.

– Обещаю, я всё исправлю…

– Замолчи! Я не верю ни одному твоему слову!

– Верь мне, Варя, – говорит она, отчего становиться вдвойне дурно. – У меня есть переписки, есть запись звонков…

До хруста сжимаю челюсть и цежу сквозь зубы:

– Уходи. Проваливай. Сейчас же.

Опустив голову и спотыкаясь, Татьяна медленно проплывает к выходу.

– Я всё исправлю, всё исправлю, – уходя, тихо повторяет она. – Верь мне.

Глава#36. Витя

– Нагрей воды, сынок. Мне холодно. Мне очень-очень холодно.

Я слышу шум воды. Он вонзается мне в мозг и разрывает перепонки. Я слышу женский крик. Где-то там, в жуткой комнате, стены который проедены плесенью, ржавчиной и нестерпимыми муками, стонет мама. Мои вены горят пламенем, сердце выжимает, как губку. Я слышу плачь. Узнаю в нём Варю и открываю глаза…

Тюремная коробка – обезьянник – что-то вроде кунсткамеры. Моя душа вырывается наружу, а тело бьётся об стены. В больной голове мелькает один и тот же эпизод: разочарованный взгляд Вари. Она не поверила мне. И не верит сейчас. От этой мысли свербит под кожей. Кости ломает. Выворачивает внутренности. Подобное я чувствовал при сильнейших приступах ломки и думал, что больше не прочувствую адское мучение. Но оно вернулось, как и желание избавиться от невыносимой ломоты.