Мова

Калі цябе, мілы, Краіна пакліча
за родны змагацца парог,
то суму ня будзе ў мяне на абліччы,
ні страху ня будзе ў грудзёх.
Дзявочае сэрца ў хвіліне так важнай
ніколі тады ня здрыгне,
а буду ня менш за цябе я адважнай,
каб сілы дадаці табе.
Бо сэрца дзяўчыны пад кужалем тонкім,
як і сэрца найлепшых сыноў,
гарыць то-ж каханьнем для роднай старонкі
і спадчыны нашых дзядоў.
Ты пойдзеш у бой, а я плуг пакірую,
каня накармлю, напаю, –
і так абаронім, засеем,
збудуем Беларусь дарагую сваю.

Бо гэтак, як стрэльбы і кулі як звонкай,
як сіняе сталі мяча,
заўсёды патрэба для нашай старонкі
адважных хлапцоў і дзяўчат[6].

Ее забрало быстрей, буквально через секунду тело как-то механически выгнулось, и она хрипло засмеялась. Я все попробовал вчитаться в непонятные слова вроде «спадчына», когда услышал, что стук моего сердца становится громче, быстрее, заглушает клубную музыку и превращается в стук копыт коня, который несется через поле. И, перед тем, как окончательно отключиться, я успел увидеть, как сверкнула синим электронным пламенем лента с текстом – она была из самоликвидирующейся бумаги: сверкнула и пропала, оставив в воздухе голубую молекулярную взвесь, а меня уже тащило – реальность затемнилась быстрым калейдоскопом из бытовых сцен с какой-то другой планеты. Вот я стою около какой-то вросшей в землю постройки, сложенной из стволов деревьев, из настоящих бревен, в ней даже есть окна, рамы выкрашены в синий цвет. Я понимаю, что в этом склепе кто-то живет, потом я понимаю, что живу там я, потом понимаю, что живу я там — oh shit! – счастливо. Потом вижу, как под огромным дубом нам с черноволосой девушкой, лицо которой мне кажется знакомым, связывают руки белыми лентами, слышу хоровой напев на каком-то непонятном мне language, потом снова несколько быстрых сполохов из реальности, которой никогда не существовало и существовать не могло. Вот я набиваю на дубовый столб какие-то жерди и знаю откуда-то, что это называется плот, вот я тащусь за конем по полю, держа в руках что-то очень тяжелое, и слышно только мое сбившееся дыхание, вот – какой-то аборигенский праздник, все скачут через огонь, и снова эта черноволосая девушка, с которой я кружусь, взявшись за руки, и внезапно понимаю, что музыка, которая звучит – какое-то пиликанье на примитивном струнном инструменте – прекрасна, и под нее так хорошо танцевать в росистой траве под звездным небом, и тут – кто-то уже сжимает мое плечо, хлопает по щеке: приход и правда был кратким и не очень глубоким.

Передо мной стояли два вызывающе одетых китайских юноши, один из них протягивал мне купюру в пять юаней.

— Мы васапоризоварись туаретома, – объяснил один из них, и я понял, что они «васапоризовались» (не хочется даже думать, каким образом они им “пользовались”), непосредственно пока я стоял тут, в отключке.

— Вазамите прату, — он продолжал совать мне деньги.

Ну конечно: они зашли в кабинку, увидели какого-то чудака, который с полностью отсутствующим видом стоит в углу, решили, что я – то ли охранник, то ли клинер, короче, тот, кому нужно платить, чтобы воспользоваться WC, сделали свое темное дело и вот сейчас как законопослушные буржуа протягивали деньги. Я быстро нашелся:

— Для китайцев бесплатно, — и тут только заметил, что брюки на мне расстегнуты, рубашка выправлена, а ремень вовсе исчез.

Что касается черноволосой девушки, моей проводницы в мир мовы, то ее нигде не обнаружилось. Более того: я ее больше никогда не встречал. Она исчезла, оставив мне в качестве прощального подарка легкую форму gonorrhoea, вы уж простите мне мой греческий. Эту болезнь я вылечил антибиотиками за три дня. Чего нельзя сказать о хандре, которая вынуждает меня искать отсутствующий смысл жизни в кайфе.

Барыга

Мне нравится, как выглядит Великая Китайская стена со стороны Тересполя: серый бетонный монолит до самого неба, как будто вздыбилась сама земля. Днем она похожа на вал гидроэлектростанции, который перекрывает бескрайний водоем, — может быть, какое-то море. Ночью она подсвечена через каждые пятьдесят метров и больше напоминает стандартное двадцатиполосное шоссе, которое вдруг поднялось и стало на ребро.

Говорят, что когда-то стена пролегала по центру Берлина, но это очевидная глупость: где Китай, и где Берлин! Кто его знает, я не очень интересуюсь историей, но слышал, что примерно тогда же Европу захватило татарское иго. Может быть, они и построили стену, чтобы покой Поднебесной не нарушали западные варвары.