Мозаичная ловушка

Услышав в очередной раз за спиной приближающийся шум мотора, Саманта, с трудом сгребая воедино обрывки плохо формирующихся в мозгу слов, подумала, что можно было бы уже сейчас попробовать проголосовать, – в конце концов, на больших трассах это формально запрещено. Она остановилась, но поднять палец не успела: хорошо знакомый автомобиль сам замедлил ход и замер рядом с ней. Эд перегнулся через переднее сиденье, открыл дверцу и по-собачьи посмотрел на Саманту снизу чуть припухшими со сна глазами.

– Ладно, не дури. Садись в машину.

Саманта не стала ни ломаться, ни пререкаться. Ей было так холодно. Она молча нырнула в дышащий теплом маленький кусочек мира, где обретался Эд, мира, с которым она намеревалась проститься навсегда, и плюхнулась на сиденье, больно ударив себя по ноге сумкой. Эд продолжал сверлить ее взглядом, но, похоже, обвинять не собирался.

– Намерзлась, дурочка? – Он пощупал ее пальцы и стиснул сразу обе заледеневшие дрожащие руки в своих стальных ладонях. – Смотри не заболей… Сейчас приедем, я тебя разотру хорошенько. И напою горячим кофе с лимоном.

Саманта посмотрела на него и заплакала горько, как маленький ребенок. Пришлось высвободить начавшие согреваться руки, чтобы кулаками утирать сразу четыре быстрых потока – из глаз и из носа. Эд хмыкнул и прижал ее к себе.

– Ну… Ну… Что ж ты так, а? Мы решим все наши проблемы, синеглазка. Обязательно. Все у нас будет хорошо. Подожди еще немножко. Все будет отлично, обещаю. Ты же моя сладкая девочка, моя малышка… И ты собиралась приготовить сегодня гаспаччо. Дала мне слово, да? А врать нехорошо… Ну хватит, успокойся. Поехали домой.

Тяжко давивший ее пузырь отчаяния словно в момент прорвался, а его содержимое схлынуло: Саманта почувствовала, что ее, начиная от самых пяток, заливает обездвиживающая волна тепла и умиро–творения, дрожь прекратилась. Каждое слово Эда втекало в сердце сладким медом. Она уронила голову на спинку сиденья и, пока Эд разворачивал машину на узкой улочке, успела заснуть глубоким сном – безмятежным и благостным.

Зима потянулась своим снежно-морозным чередом. Ничто не менялось, скорее наоборот: существующее положение вещей все более укреплялось, входило в привычно-регулярный режим. Но периодические краткосрочные приезды Эда воспринимались Самантой чем дальше, тем тяжелее: невозможно было бесконечно отгонять мысли о какой-либо определенности. Правда, у Эда, все реже выводившего ее в свет и мало-помалу сокращавшего продолжительность визитов, доставало такта не говорить с ней больше про свое светлое будущее в семейном бизнесе, зато все чаще от него можно было слышать довольно резкие фразы, что у него есть своя жизнь, свои дела, которые Саманты не касаются, свои заботы, о которых она не знает, не догадывается, да и не должна знать. Он активнейшим образом существовал в каких-то неведомых Саманте сферах, а она сидела в полном одиночестве за меловой чертой, которой Эд окружил свое личное, а не их общее, существование, и по-прежнему не могла ступить за эту черту.

Оставалась крохотная надежда на Рождество. Уже с середины декабря Саманта, устроившая настоящий шопинговый марафон в режиме нон-стоп, занялась декорированием дома, пытаясь любыми возможными способами поднять себе настроение. Результат даже превзошел ее ожидания: она действительно на время отвлеклась от бесконечной варки в котле одних и тех же унылых мыслей. Решив избегать традиционного сочетания красного с зеленым и предпочтя ему более внушительное сочетание белого с золотым, она для начала к уже имевшейся маленькой искусственной елке притащила потрясающие кружевные елочные игрушки цвета слоновой кости – сильно накрахмаленные и почти невесомые. Это были дивные крохотные колокольчики, снежинки, свечки, бьющие копытами лошадки, омеловые веночки. Саманта насмотреться на них не могла. Затем она приобрела сатиновую скатерть с золотистой кружевной вышивкой, парочку белоснежных плюшевых снеговиков (того, что побольше, она пристроила у входной двери, того, что поменьше, усадила на подоконник), кучу настенных гирлянд и в довершение всего – светящийся рождественский венок, сплетенный из еловых веток, белых шелковых лент, шнуров, золотых поблескивающих сосулек. Вся эта красота мерцала, и в нее можно было вставлять настоящие свечи.