Мозаика чувств

Девушка старалась закрыться изнутри, но замка здесь не было, одна ее рука расстегивала пуговицу на блузке, другая придерживала дверь, которая сопротивлялась и на мгновение открыла Илье белую грудь с алыми сосками. Он решил, что она ждет его, и чтобы показать себя настоящим мужчиной, шагнул туда, но Рина, крикнув что-то, обожгла его отчаянной пощечиной.

И сразу опомнилась.

– Простите, – шептала она и, смочив под краном платок, прижала к окровавленному носу Ильи. Потрясенный, он опустился на край ванны, и его боль вылилась в крике:

– Что же тебе нужно?

Тогда слезы хлынули из ее глаз:

– Нет, не это, нет!

Илья не знал, что и думать…

Потом они молча и отчужденно сидели в разных концах комнаты, не глядя друг на друга.

Внезапно Рина заговорила, волнуясь:

– Вы извините меня… если узнаете… почему я напросилась к вам… Просто мне негде жить. Как прозаично, правда?.. Мои родители, актеры, остались в Молдове, а я уехала сюда, живу одна в домике, оставшимся от бабки.

– Так в чём же проблема? – угрюмо спросил он.

– В том, что это в Ор-Иуде, рядом с аэродромом, и шум самолетов сводит меня с ума.

Она обхватила голову руками, словно услышала это сейчас:

– А недавно к нам стал летать Аэробус – огромная машина, которая изрыгает страшный рев и гонит меня из дома, чтобы найти спасение у родственников, подруг… у вас…

Она сжалась вся в несчастный комок, и Илью вдруг охватила острая жалость к этому странному и странно страдающему существу. Может быть, предложить ей остаться здесь? Это было первое движение души, от которого предостерегал Талейран, потому что оно всегда искренное. И Илья выбрал второе.

– Знаешь, – сказал он, глядя в сторону, – я пока отвезу тебя домой, а потом… что-нибудь придумаем…

– Что ж, – слегка разочарованно проговорила Рина, – но сначала мне бы отдохнуть часок. Я очень устала.

– Да, можешь прилечь в спальне, тебе будет удобно.

Она прилегла на диван, и Илья, протягивая ей подушку и плед, проговорил неуверенно:

– Мне кажется, что там, у фонтана твои глаза были карие, а сейчас – янтарные…

Рина устало улыбнулась:

– Да, они меняют цвет. Семейная аномалия – у нас с матерью, но она широко раскрывает их, чтобы привлечь внимание, а я – наоборот, стараюсь скрыть это.

Голос Рины прервался и затих. Она спала.

Веки его тоже слипались. Он рухнул на кровать, решив немного набраться сил, но когда сознание вернулось к нему, уже брезжило утро.

– Рина, Рина! – будил он тяжело спящую девушку. – Очнись, я опоздаю на работу! А ведь нужно еще отвезти тебя домой!

Они наскоро выпили кофе, Илья торопил ее с плохо скрываемым желанием скорее вернуться к обычному образу жизни.

Как водится в таких случаях, ключи запропастились куда-то, его старый Фиат не хотел заводиться и при выезде со двора поцарапал чью-то машину. Под ироническим взглядом девушки Илья оставил записку с номером своего телефона на капоте новенького «Вольво».

– Так что, едем в Ор-Иуду?

– Да.

Свернув на широкое шоссе, он дал газ.

– Скажи, – спросил Илья, чтобы не сидеть молча, – у тебя есть парень?

– Нет.

– Ну, может быть, был?

– Был кое-кто… я звала его Рыжик… но сразу выяснилось, что секс без любви мне отвратителен.

– Боже мой, да ты создана для этого – такая красивая, чистая, как дева Мария на старых картинах!

– И это говорит еврей! – поддела она его. – Кстати, о Марии. Не понимаю, зачем христианам понадобилось, чтобы Иисуса родила земная мать? Ведь это неотъемлемо от физиологии женщины, ее месячных, мук беременности, тошноты, отхода предродовых вод, схваток, отвратительного запаха, крови. И так родился бог! Что же говорить о нас, смертных?

Илья был поражен:

– Откуда у тебя эти крайности?

Помолчав, она проговорила:

– Раз уж мы зашли так далеко… мне давно хотелось разделить это с кем-нибудь… По бедности нашей семьи у меня не было няньки, я провела детство в театре, где слишком рано поняла, чем занимается за темными кулисами кое-кто из актеров, не исключая – губы Рины передернулись – моих родителей… Может быть, поэтому мне трудно переносить физические прикосновения других. Более того – когда я представляю это, мне сразу видится обезумевшая вздыбленная плоть, грубое биение друг о друга и стоны, похожие на крики зверей. Знаешь, Кафка сказал однажды: «коитус как наказание за любовь»…

Рина опустила окно и стала судорожно глотать свежий воздух. Потом сказала:

– Мы подъезжаем. Вот и сквер Наоми Шемер, созданный по ее песням – старый платан, скворечник наверху и дети на ветвях.

Они ехали, погруженные в собственные мысли.

– Видите на углу маленький домик? Здесь я живу.

Он остановил машину, и Рина, открыв дверь, несмело протянула руку:

– Страшно вам благодарна. Я не приглашаю вас к себе, потому что там… жуткий балаган.

– А не угостишь ли меня стаканом воды? Очень пить хочется.

– Воды? – растерянно повторила Рина, словно тот просил о чем-то совершенно немыслимом.

Первые сполохи зари скользнули по ее лицу, и это как бы придало ей решимости:

– Ну, что же, вы были так добры ко мне… Прошу…