Мозаика еврейских судеб. XX век

Дочь Ильи Эренбурга в начале девяностых подготовила на основе найденной ею верстки 1946 года и архивных документов исправленное и дополненное издание «Черной книги»; оно вышло во Франции, Германии, Италии, готовятся издания и в других странах. На русском языке его выпустили в Вильнюсе в 1993-м. Ни в России, ни в Белоруссии полная «Черная книга» издателей не интересовала. Благодаря «Черной книге» трагедия, пережитая мальчиком из белорусского местечка Лиозно, стала известна в тех странах, население которых считает фашизм позором и не допускает его реанимации. В пору перестройки, ослепленные возможностью демократизации, мы не придавали должного значения национал-социалистической опасности, и я помню, как отчаивался Черняков, говоря об открытых выступлениях коричневых в Питере и о полном безразличии к этому городских властей. Он не мог не думать о судьбе двух своих маленьких внуков. В ноябре 1991 года Черняков уехал в Израиль.

Летом 1996 года в Тель-Авиве вышла книжка Бориса Чернякова «Маленькие еврейские истории», иллюстрированная известными гравюрами С. Б. Юдовина; на эту книжку доброй статьей отозвался писатель Григорий Канович (не в Вильнюсе и не в Москве, а в Нью-Йорке). Истории, рассказанные в этой книжке, мне хорошо знакомы: перед отъездом Черняков подарил мне свою рукопись. Выпустить книгу здесь он и не мечтал, но все же записал печальные и веселые истории, которые слышал от земляков, закопанных во рву под Лиозно, — это все, что он мог для них сделать.

17 декабря 1996 года Борис Черняков умер в Тель-Авиве.

Я листаю маленькую книжку, думаю о горестной судьбе ее героев, вспоминаю мудрого Чернякова и тех, кто, как и он, не хотел уезжать из своей страны и кого вынудили это сделать, и неумолимый вопрос вертится у меня на языке. Вопрос не к молодчикам, щеголяющим свастикой на Невском, вопрос к их тайным и явным покровителям, к тем, кто пестовал их первые группы еще в застойные времена, к чинам из высоких корпусов Литейной части — чего вы этим добились? Вы прибавили России доброты, ума, совести, авторитета? Вы решили ее вековечные проблемы? Вы уберегли ее от невзгод и междоусобиц? Вы обеспечили ее спокойное счастливое будущее?

И еще вопросы, их задаю себе: кто будет следующим? и когда и чем сие кончится?

Б. В. Черняков. Фото М. Балцвиника

Обложка книги Б. Чернякова (Тель-Авив, 1996) с гравюрой С. Б. Юдовина

Михаил Балцвиник — его стихи и его собрание

Михаил Абрамович Балцвиник родился в 1931 году в Питере в семье врачей, полностью принимавших советскую действительность и при этом неизлечимо ею напуганных. Годы войны он провел в эвакуации, в Ташкенте. На вечере, посвященном Мише, в Музее Ахматовой в Фонтанном доме его старшая сестра рассказывала об их жизни в эвакуации, о том, как однажды, придя в школу, Миша услышал, как ему сказали «жид», и, убежав домой, заявил, что больше в школу не пойдет, — и не ходил… Семейные ортодоксальность и страх лишь способствовали критическому восприятию окружающего мира лжи и жестокости, но не сделали Мишу безнадежным скептиком (и хрущевская «оттепель», и потом — пражская весна вселяли в него вполне радужные надежды).

В 1954-м по окончании филфака ЛГУ вместе с женой уехал журналистом сначала в Киргизию, затем в Чувашию и проработал там года четыре — пока не ушла в песок антисталинская волна, порожденная XX съездом. Он был прирожденный журналист — с легким даром четких формулировок и превосходным стилем, но критическое отношение к советской системе и отсутствие политического цинизма, необходимого, чтобы достичь положения в печати с его происхождением и талантом, закрыли для него дорогу в большую прессу.

Вернувшись в Питер, Миша работал в многотиражке «Красного треугольника», не придавая отныне службе душевного значения — просто для зарплаты, для семьи. Как и многие, он резко осуждал Хрущева за шараханья и антиинтеллигентскую направленность его политики в последние годы, но переворот 1964 года безошибочно оценил как победу сталинистов. Последствия этого переворота не замедлили сказаться, и в 1965 году Миша — среди первых ленинградцев — пережил обыск, допросы на Литейном, судебный процесс над друзьями, где он защищал их мужественно и безоглядно. Ему лично было поставлено в вину лишь «недонесение», но и этого хватило, чтобы он и его жена были исключены из КПСС. В те времена партийный билет заменялся только волчьим, и в силу тогдашнего негласного запрета на профессии с того дня работа в любых органах печати (на идеологическом фронте, как тогда выражались) была ему запрещена. Так прирожденный журналист, владевший легким и блестящим слогом, был выброшен на улицу и всю оставшуюся жизнь прослужил экономистом в фабричном отделе труда (добрые люди не дали ему остаться без куска хлеба, но унылая эта служба была для него как бессрочное заключение).