Мозес

– Дезертир? – старший офицер подошел совсем близко и заговорил по-немецки.

– Да.

– Эй, Василий, – офицер заулыбался и обратился к человеку возле печки, – вот тебе материал.

– Сейчас глянем, – Василий закрыл дверцу печки и взял со стола кинокамеру. Это была камера Аймо, стеклянным глазом смотревшая на мир в немирное время. Он направил объектив на Йозефа.

– Слишком свеж и молод, – заключил оператор, – мне бы замученного, с густой щетиной мужика, а это так, мальчишка в форме.

– Работай с тем, что есть, – огрызнулся офицер, – Еще неизвестно, сколько этот мальчишка убил наших ребят.

Йозеф едва ли понимал, о чем речь, и как с ним собираются работать.

– Сначала надо его допросить, – вмешался младший офицер, и вот уже все трое стояли вокруг пленника.

– Не торопи, – сказал старший, – а ты, сядь, – произнес он на немецком.

Йозеф опустился на скрипучий стул. Ноги гудели, а колени подрагивали, пока трое сбившись в кучу, что-то обсуждали. Младший офицер говорил громко, и порой срывался на выкрик как подросток, словно у него все еще ломался голос. Йозеф чувствовал себя нашкодившим ребенком, а трое взрослых словно решали, как его наказать. Наконец они закончили, и старший офицер, подойдя, тихим низким голосом спросил:

– Ты считаешь себя фашистом?

– Нет.

– А кто твои родители?

– Мама домохозяйка.

– А отец? – медленно произнес офицер, глядя прямо в глаза.

– Токарь. На заводе в Мюнхене, – солгал он. Токарем его отец не был уже почти двадцать лет, сменив робу на форму НСДАП.

– Пролетарий значит, отлично, – старший офицер взял карандаш и стал что-то писать. Оператор Василий заряжал бобину в кинокамеру – одно из бесчисленного множества орудий этой войны, напевая какую-то песню. Если бы он держал в руках винтовку вместо камеры, он ничем бы не отличался от обычного солдата. Младший офицер стоял в углу, недовольно сложив руки.

Они вышли на улицу, из теплого дома на мороз. Он тяжело задышал, казалось, сколько не дыши, воздуха всё мало. Голова закружилась, горло сводило от ледяного кислорода. Они подошли к нескольким солдатам, сидевшим на поваленном дереве. Старший офицер что-то им скомандовал и двое из них встали, поправив винтовки и ушли. Холод встал ледяным комом, поперек горла. «Вот твои палачи», – прозвучал голос в голове Йозеф. Не тот голос, каким он обычно думал свои мысли, а словно чужой, будто сам лес, заговорил с ним.

– Садись, – произнес старший офицер, но Йозеф точно примерз к месту.

– Давай же, это не так страшно, – вмешался Василий, – у тебя боязнь камеры?

«Они собираются снимать мою казнь? Неужели пропаганда не лгала о жестокости большевиков? А что если пленку вышлют родителям? Что за первобытный садизм, с современной техникой наперевес?»

– Да черт возьми, сядь уже! – гневно выругался старший офицер и тяжелой рукой опустил Йозефа на дерево, точно тряпичную куклу.

– Совсем мальчишка, – тихо усмехнулся оператор.

Дерево было еще теплым от зада русского солдата, которого офицер согнал с места. По бокам от Йозефа сидели еще двое, дымя пахучими папиросами. В руки ему передали жестяную банку с горячим, пышущим паром супом и ложку. Йозеф вопросительно посмотрел на окружающих, и солдат справа невидимой ложкой сыграл пантомиму «Ешь». Йозеф принялся за еду. Бульон приятно растекался по пищеводу, согревая теплом и всё больше пробуждая аппетит. Вот уже он самозабвенно ел и вылавливал из банки картофелины. Оператор бегал вокруг едока с камерой, словно его акт поглощения пищи было чем-то особенным. Йозеф почти опустошил банку, на дне еще плавала мелкая картошка и даже кусочек курицы, но тогда старший офицер протянул ему листок.

– Что это?

– Ты же сказал, что не фашист, думаю, как и многие не хотел воевать за этот преступный режим. И значит, ты можешь помочь в борьбе с ним. Прочти и постарайся своими словами передать смысл написанного. Вась, будь готов к съемке.

– Я всегда готов.

Йозеф беззвучно шевелил губами читая написанный, почти что каллиграфическим почерком текст, и облегченно выдохнул, поняв что ждет его всё таки не расстрел. Он перечитывал раз за разом стараясь запомнить эти слова, но положил бумажку на колени, что бы подглядывать и кивнул – готов. Оператор навел резкость, и кинокамера затрещала механизмами.

– Гитлер обещал нам быструю победу, вместо этого мы получили смерть, это бессмысленную войну мы уже давно, эмм,… – Йозеф запнулся, но листок сдуло внезапным порывом холодного ветра, он посмотрел прямо в объектив камеры, – мы давно проиграли. Лучший способ остаться в живых – сдаться в русский плен. Я с удовольствием принял предложение моего товарища сдаться в русский плен и, эмм, – он, замолчал, и стал помешивать ложкой остатками супа в банке. Сейчас казалось, что уж лучше бы расстреляли. Дезертир – лакомый кусочек для советской пропаганды, представление, всё как дома. Йозеф поднял взгляд и посмотрел в черный глаз объектива, – Я убил обер-лейтенанта Херрика Краузе, бежал из оккупированной нами деревни и ни секунды об этом не жалею.