Мозес

– Постой-ка, Дав, – сказала Анна, пытаясь заглянуть его в лицо. – Но ведь эта история совсем не про это. Она про то, как дурной человек поборол себя и свой характер и никого не убил, хотя к этому его вынуждала сама судьба.

– Вот именно, – Давид плеснул в свой бокал немного вина. – Конечно, он никого не убил, но только при этом он был и остается убийцей… Потому что, – повысил он голос, не давая открыть рот уже готового включиться в разговор Ру, – потому что на самом деле важно то, что у человека в сердце, а не на языке. Поэтому тут, на земле, этот твой повар мог скрипеть зубами и претворяться, что он просто человек с плохим характером, тогда как там, на небесах, он оказался тем, чем он оказался, потому что каждый становится там тем, кто он есть на самом деле, – подонок подонком, убийца убийцей, вор вором, ведь Бог не ошибается и видит все насквозь, как оно есть… Вот почему, если он тут и преодолел себя, то туда он все равно приходит убийцей, ибо это есть его подлинная сущность, которая, повторяю, никогда не меняется…

– Ладно, – сказала Анна, – допустим. Только как же тогда быть с милосердием Божиим? Или оно тоже пасует перед человеческим характером?

– Насчет милосердия Божьего, это не ко мне, – Давид поднял свой бокал. – А вообще-то, если уж на то пошло, то это серьезная богословская проблема, которую не решишь за пару минут…

Тем более с университетском образованием, – заметил он про себя, чувствуя на языке терпкий вкус виноградного вина.

– Ради Бога, – сказал Феликс. – К черту все богословские проблемы. У тебя всегда, за что не ухватишься, все становится богословской проблемой… Ну, сколько можно?

В ответ Давид только слегка пожал плечам, что вполне могло сойти за ничего не значащую отговорку, вроде «кому что нравится» или «о вкусах не спорят» или что-нибудь еще в этом же роде, что давало всегда прекрасную возможность легко выскочить из любого разговора.

В конце концов, – донесся откуда-то из будущего уже знакомый голос, – в конце концов, сэр, следовало бы давно уже принять к сведению, что все эти разговоры ни в коем случае не желали знать действительного положения вещей, подменяя его нелепыми фантазиями и иссушающими желаниями, от которых не было никакого проку. Отсюда, с высоты парящих умозаключений все выглядело, как всегда, пристойным и понятным, тогда как в реальной жизни царил произвол, абсурд и отчаянье. В этом невыдуманном мире всем его обитателям было паршиво, пасмурно и тревожно, – от самых счастливых, до последних изгоев, потерявших человеческий облик, – но хуже всех, конечно, было Богу, которого все кому не лень пытались использовать для своих целей, – и монахи, которым каждую ночь снилось, что они спасают мир, и безумные миряне, которые требовали денно и нощно награды за свои подвиги, и Вертер со своим упрямством, которое не желало считаться ни с какими доводами, и Дьявол, называющий себя Божьим другом и лучше других понимающий Божий замысел о творении, и ангелы, с презрением смотрящие на людей, потому что эти последние думали, что они свободны, и все те, кто считали, что Небесам больше нечем заняться, кроме как обучать нас этикету и бальным танцам.

Самая большая добродетель, которую мы можем достичь здесь, на земле – это молчание, любил повторять рабби Ицхак бен Иегуди.

Впрочем, на этот раз, кажется, все-таки следовало нарушить его заповедь и ответить. Так, как отвечают в драке на удар или так, как отвечают, продумав все последствия, на враждебную ноту.

– Я думаю, – сказал Давид, тщательно подбирая слова, – я думаю, что все проблемы, с которыми мы в этой жизни сталкиваемся, всегда носят исключительно богословский характер. В противном случае, они не представляют никакого интереса.

– Не думаю, – сказал Феликс.

Оно и заметно, – прошептал, исчезая далекий голос.

– Евреи очень смешные, – сообщил вдруг Грегори, отрываясь от своей книги. – Да?.. Они могут целый день сидеть, говорить и ничего не делать.

– Еще один антисемит на нашу голову, – сказал Левушка и погрозил Грегори кулаком.

20. Филипп Какавека. Фрагмент 22