Мозес

– Конечно, – продолжал рабби Зак, ставя на поднос пустую чашку, – конечно, это было и остается невероятно трудным, почти невозможным, – довериться самому себе и тому неслыханному покаянию, когда с человека спадает все лишнее, все ненужное, все, мешающее ему видеть Истину, когда он обнаруживает вдруг свою собственную природу, как ничем не обоснованную пустоту, оставшуюся после того, как он отбросил все лишнее и которая повергает его теперь в непреодолимый ужас, ведь он привык к тому, что его религиозная жизнь всегда была полна множеством понятных и устойчивых вещей, которые он всосал с молоком матери, и которые всегда наполняли его сердце заслуженной гордостью, как это, собственно, и должно быть с человеком, у которого нет причин сомневаться в том, что он делает… Но зато когда приходит Иешуа… – рабби усмехнулся и глаза его из-под очков весело блеснули. – Когда он приходит, требуя, чтобы человек освободился, от всего того, что мешает ему разглядеть лицо Всемогущего и свое собственное лицо, то человек кричит от ужаса и возмущения, потому что он думает, что его хотят лишить самого ценного, что у него есть. Он чувствует тогда, как в этой, открывшейся под его ногами бездне, ему не за что ухватиться, не на что опереться, не на что встать. Он еще не знает, что эта пустота и есть та внутренняя природа его, которая открывается в его сердце, чтобы стать жилищем Всемилостивого, которому тесно везде, кроме одинокого и жаждущего правды человеческого сердца. Требуется известное мужество, мальчик, чтобы преодолеть свой страх, и, услышать в один прекрасный день сказанное Иешуа: покайтесь, ибо приблизилось Царствие Небесное…

– Понятно, – сказал Давид, пожимая плечами и довольно прозрачно давая понять всем своим видом, что знакомство с христианскими книгами не входило в его ближайшие планы.

– Я думаю, что ты познакомишься с этой книгой с большим интересом, если я скажу тебе, что, по моему мнению, если бы мы послушали в свое время этого нищего проповедника из Назарета, все могло бы обернуться иначе. Не было бы ни испанского изгнания, ни Богдана Хмельницкого, ни черты оседлости, ни погромов, ни Холокоста, ничего.

– Возможно, – сказал Давид, который ведь должен же был что-то сказать на это более чем сомнительное заявление.

Между тем, рабби Зак поднял брови и прислушался.

– Светой престол! – сказал он вдруг, показывая пальцем на лежащий на столе конверт с мертвой птицей. – Ты слышал?

Давид посмотрел туда, куда указывал палец рабби.

– Что? – спросил он, не понимая, что могло так взволновать ребе Зака.

– Он ожил, – сказал тот и негромко засмеялся. – Неужели, ты не слышишь?

Он протянул руку и осторожно отогнул язычок конверта. Оттуда сразу показались две дергавшиеся птичьи лапки, которые сразу заскребли по бумаге и зашуршали.

– Если бы я был христианином, я бы, наверное, сказал, что он воскрес, – сказал рабби, аккуратно вытряхивая из конверта воробья. Тот снова замер, завалившись на бок, но потом, перевернувшись, попытался встать на ноги.

– Нет, в самом деле, – продолжал он, сажая воробья к себе на ладонь и поднимаясь со стула. – Мы ведь видели, что он сначала был мертв, а теперь ожил. Следовательно…

– Следовательно, он был какое-то время оглушен, – сказал Давид почему-то не совсем уверенный в том, что сказанное рабби было шуткой. – Ударился о стенку и упал. А теперь пришел в себя.

– Если бы я был последователем Иешуа из Назарета, то полагаю, ход моей мысли был бы совершенно другой.

– Но вы ведь не верите в эту чушь с воскресением? – сказал Давид, вдруг теряя уверенность, что рабби Зак может однозначно ответить на этот риторический вопрос.

– Если говорить о вере, – сказал рабби Ицхак, поднимая ладонь с воробьем к открытой форточке, – если говорить о вере, Давид, то я верю в то, что Бог не перестает разговаривать с нами и всегда готов ответить на твои вопросы. Иногда, правда, Он говорит нам довольно странные вещи, такие, например, как связанные с воскресением Иешуа. Он явно что-то хотел сказать нам этим. Нечто, мне кажется, довольно важное. Недаром же Он позволил распространиться новому учению по языческим странам, словно напоминая нам, что когда еврей отказывается от Божьего дара, Всеблагой отдает его во власть язычникам. Конечно, они исказили многие мысли Иешуа, но я думаю, что все же лучше для истины быть искаженной, чем не быть вовсе.

– Они считают его Богом, – сказал Давид, пожимая плечами и презрительно кривясь. Так, словно большую глупость трудно было себе представить.

– Как было бы хорошо, если бы дело было только в том, кто кого и чем считает, – ответил рабби.

Потом он легонько потряс рукой с воробьем и сказал:

– Ну? – сказал он, торопя сидящую на его ладони маленькую птицу. – Давай, милый, давай. Лети в свой Эммаус.

– Куда? – не понял Давид.

– Я думаю, что об этом ты прочтешь в этой книге, – сказал рабби – Не уверен, что хотел этого сегодняшним утром, но как всегда, Всемогущий опережает нас, пусть даже опережает всего на полшага.

– Прикидываясь при этом случайностью, – проворчал Давид.