Можайский — 3: Саевич и другие (СИ)

— Вот и я, — подхватил Саевич, — усомнился. Я так и заявил барону: простите, мол, но что-то тут не так. Показывать-то Гессу карточки я показывал. И с собой забирать их не препятствовал, если бы вдруг ему захотелось их взять. Но дело ведь в том, что Вадиму мои работы не нравились категорически, и никогда он не просил меня дать ему ту или иную из них!

Саевич на пару секунд умолк, но эти секунды пролетели быстро.

— Но что же вы думаете? Барон только головой закивал:

«Конечно, конечно! Я и не хочу сказать, что именно он первым показал мне фотографии…»

Вадим Арнольдович опять вскочил на ноги, но Можайский опередил его возмущение:

— Да сядьте уже и сидите спокойно!

Гесс подчинился.

«…я только привел его в качестве примера, помните? Примера того, что сами-то вы из своих работ тайны никакой не делаете!»

— Ах, вот оно что!

«Ну, разумеется! А мне фотографии достались… кстати, вот: посмотрите!»

— Тут барон вынул из внутреннего кармана пальто несколько карточек: несомненно, моей работы. Две или три из них были пейзажами. Одна, если можно так выразиться, портретом.

— Что значит: если можно так выразиться? — не понял Чулицкий.

Саевич хихикнул:

— Да ведь вы же видели мои работы. В том числе, и с людьми. Вы сами-то как — назовете их портретами?

Чулицкий непроизвольно откинулся на спинку кресла, на его лице появилось отвращение:

— Ах, вот оно что…

— Справедливости ради, — Саевич похлопал себя по карману, забыв, что привезенные из его угла фотографии находились уже не у него, а у Можайского, — вы видели только эти, но вообще-то у меня есть и другие: не такие… гм…

— Лучше молчите! — Чулицкий замахал руками. — И слышать ничего не хочу ни о каких других!

— Ну, как вам будет угодно! — Саевич ухмыльнулся, но мельком: скорее, не потешаясь над бурной реакцией Чулицкого, а следуя какой-то собственной мысли. — В общем, взял я карточки у барона. Сомнений быть не могло: они принадлежали мне! Но были они… как бы это выразить?.. не лучшими из моих работ. Или — пожалуй, это более точно — принадлежали к числу довольно ранних и заурядных: я давно уже превзошел их уровень.

Чулицкий, представив, вероятно, что скрывалось за «превзошел их уровень», позеленел. На мгновение мне даже показалось, что его вывернет наизнанку. К счастью, однако, — к счастью для моего паркета и для воздуха в гостиной — этого не произошло. Михаил Фролович быстро взял себя в руки.

— Да, — подтвердил я, — продолжил, между тем, Саевич, — это — мои работы. Но давние и не сказать, что слишком умелые. Но как они у вас оказались?

«Нет ничего проще, — барон ненавязчиво забрал у меня карточки и сунул их обратно во внутренний карман пальто. — Мне передал их… да вы, полагаю, и знать-то его не знаете!»

— Кого?

«Соседа вашего».

— Вот теперь я не просто удивился, а удивился без меры. Вы, Михаил Юрьевич, и ты, Вадим, — Саевич обратился к Можайскому и Гессу напрямую, но было очевидно, что он больше призывал их в свидетели ради не бывавших у него, — помните, вероятно, того старика? Пьяницу?

— Да. — Можайский утвердительно кивнул и, обращаясь одновременно к Чулицкому, Инихову, Кирилову и к юным офицерам, добавил: «Примечательный тип. По виду — князь Мышкин [10]в старости: спившийся и опустившийся».

Саевич радостно хлопнул в ладоши:

— Как тонко подмечено! Вы, Юрий Михайлович, растете в моих глазах!

Инихов, в который уже раз, поперхнулся сигарным дымом и закашлялся. Сам же Можайский предпочел пропустить замечание мимо ушей.

— Именно, именно, — продолжал Саевич, — вылитый Мышкин в старости! Полный разочарования, обессилевший вконец и падучую заменивший на зеленого змия. Разумеется, я, чтобы ни говорил барон, знал моего соседа: разве мимо такого пройдешь? Хотя и доля правды в словах Ивана Казимировича была: знать-то я своего соседа знал, но больше по внешности, вступать с ним в откровенные беседы мне не доводилось. Да и какие могут быть беседы с человеком, застать которого трезвым и вменяемым практически невозможно? А вышло, тем не менее, вон как: оказывается, вечно пьяный сосед был человеком себе на уме. Стоило мне куда-нибудь удалиться, как он, как будто его домкратами поднимали, вставал со своей койки, проходил ко мне и тащил потихоньку понравившиеся ему карточки. Особенно он не наглел: брал не только что изготовленные, а заброшенные — совсем старые или просто отложенные за ненадобностью. Поэтому и поймать его было невозможно: мне и в голову не приходило сверять наличие уже и мне самому ненужных фотографий!

«Да, Григорий Александрович, — в голосе барона появились нотки добродушного лукавства, — не так уж и прост, как выясняется, этот сосед ваш! А знаете, что он делал с карточками?»

— Полагаю, — я постучал пальцем по груди барона: по тому приблизительно месту, где, в пальто, должен был находиться внутренний карман, — сбывал их, хотя и ума не приложу, как ему удавалось находить покупателей! Но, по крайней мере, теперь я понимаю, откуда у него брались деньги на бесконечную выпивку. Неужели за карточки и впрямь платили?

«Платили, Григорий Александрович, платили. — Барон достал портсигар. — Угощайтесь? Нет? А я закурю».