Можайский — 4: Чулицкий и другие (СИ)

— Какого же рода корреспонденцию вы с ним поддерживаете?

Павел Александрович покраснел еще больше:

«Он… документы для меня подыскивает!»

— Какие документы?

«Обычные. То есть — необычные, конечно: грамоты, стихи…»

— Павел Александрович! — я решил положить конец этому неясной причины и очевидному вранью. — Илья Борисович обвиняется в совершении нескольких тяжких преступлений, считая даже убийство.

«Убийство!» — теперь на лице Висковатова промелькнул ужас. — «Убийство?»

— Да. Что вы на это скажете?

Краска с лица профессора сошла: он побледнел.

«Уверяю вас, я ничего об этом не знаю! Вы же не думаете, что я…»

— Нет, разумеется, — я решил не перегибать палку, — ничего такогоу меня и в мыслях нет. Но вы должны без утайки рассказать мне обо всем. Понимаете? Обо всем решительно! А чтобы вы понимали, что я перед вами честен, знайте: о проекторе мне тоже известно.

«Господи!» — искренне изумился Павел Александрович. — «Проектор-то тут причем?»

— Вот и я хотел бы это понять!

«Поясните: потому что я-то уже вообще ничего не понимаю!»

— Хорошо, — я жестом пригласил профессора занять стул напротив меня, хотя — по чести и месту — профессору следовало предложить мне сесть. — Давайте обо всем по порядку.

«Сделайте милость!» — Павел Александрович сел.

Я — вкратце, разумеется, и не касаясь определенных деталей — рассказал профессору о произошедших в городе событиях и о том, какая роль в них выпала на долю Ильи Борисовича. Роль при этом добровольная, а потому особенно предосудительная.

Павел Александрович слушал, не перебивал, а когда я покончил с этим, уже без ерничанья и куда более приветливо, чем поначалу, стал отвечать на мои вопросы.

«Понимаете, — прежде всего, пояснил он мне, — я давно подумывал о том, чтобы сделать некоторые из моих исследований… как бы это сказать? — более рациональными что ли, менее затратными по времени. Я имею дело с огромным, колоссальным количеством самой разной документации, причем многие из рукописных текстов представляют собой самые настоящие головоломки. Лучшие из графологов далеко не всегда способны разобрать написанное в спешке или… ну…»

— Или как?

«В подпитии, например, — признал Висковатов, — а то и в горячечном бреду. Такое встречается и, к сожалению, совсем нередко».

— Но чем же вам помочь проектор?

«Детализацией».

— Не понимаю.

«Странно. Ведь вы должны быть наслышаны о работах господина Буринского!»

— Ах, вот вы о чем [58]!

«Конечно. Принцип схож. Да и саму идею я подобрал именно у этого вашего коллеги. Только слегка изменил ее для собственных нужд, к фотографированию добавив проекцию специальным аппаратом».

— Но как вы узнали о существовании такого аппарата?

«Я и не узнавал. Мне о нем рассказали».

— Кто?

«Молжанинов».

— Фабрикант!

«Он».

— Значит, вы с ним встречались?

«Разумеется. И не раз. Семен Яковлевич — известный меценат».

— Вы говорили с ним о ваших исследованиях?

«Вполне возможно: я, если честно, не помню».

— Не помните?

«Я много с кем говорю. Невозможно упомнить всё».

— И?

«Однажды — где-то около года назад или даже поболе — Семен Яковлевич предложил мне опробовать новый проектор, а если он подойдет мне — преподнести его в дар. Я, разумеется, согласился».

— Странно… — пробормотал я, думая о способе доставки.

«Что?»

— Доставили вам этот проектор весьма необычным способом.

Павел Александрович улыбнулся:

«Напротив: способ был самым обычным».

— Конечно, — парировал я, — через ближайшее отделение почты, вместо того чтобы просто доставить на дом!»

«Этому есть объяснение».

— Внимательно слушаю!

«Почта — учреждение официальное, с официальными же документами. Почтовая доставка — не подлежащий сомнению факт деловых отношений, освобождающий от подозрений в неясном происхождении полученной вещи. Проектор — помните это? — был необычным, экспериментальным, такие не просто пока еще днем с огнем не сыскать, а вообще не найти. Чтобы я мог избежать возможных подозрений в незаконном присвоении чужих разработок — чего только в наш век не случается? — мы с Семеном Яковлевичем и договорились о таком способе доставки».

— Гм…

Сказанное Павлом Александровичем меня обескуражило: всё выходило так просто и прозаично! И хотя определенные шероховатости в деле с доставкой по-прежнему имели место быть, объяснение в целом оказывалось разумным, а главное — таким, сомневаться в правдивости которого не приходилось.

— Теперь — бандероль, — проектор я оставил в покое: похоже, Молжанинов и впрямь совершил не более чем акт своего рода благотворительности, не имея в данном случае никаких преступных намерений.

«Бандероль была от него же».

— Но отправитель другой!

«Ну и что?» — удивился такой постановке вопроса профессор.

Я спохватился. Действительно: ну и что? Разве Молжанинов должен был непременно одного и того же человека на почту посылать?

«В той бандероли содержались сухие реактивы для ухода за специфической оптической линзой проектора. Семен Яковлевич обязался высылать новые порции с определенной периодичностью: срок годности у этих реактивов невелик, поэтому сделать существенный заблаговременный запас их невозможно».

И снова я был разочарован.