Можайский — 7: Завершение (СИ)

Сушкин, превозмогая ужас и брезгливость, выхватил из костра еще одну тряпку — побольше, — свернул ее в жгут и раздул огонь так, чтобы получилось что-то навроде сильного факела. Склеп немедленно осветился полностью, картина происходившего стала ясна во всех подробностях.

— Поручик, поручик!

Сушкин, склонившись над молодым человеком, теребил его за плечо, не слишком заботясь о последствиях: если бы даже такое обращение и нанесло раненому какой-то дополнительный вред, вряд ли он шел бы в сравнение с неминуемой угрозой утопления.

— Поручик!

Любимов открыл глаза. Секунду-другую их взгляд был бессмысленным, но затем прояснился и наполнился тревогой. Поручик кашлянул, попытался сплюнуть — ничего не вышло, так как горло у него пересохло — и спросил сухим, надтреснутым голосом:

— Что случилось? Удалось выяснить, где мы находимся? Помощь пришла?

Сушкин немедленно сел перед поручиком на корточки — так, чтобы их лица оказали напротив друг друга:

— Слушайте меня внимательно. Никакой помощи нет и не будет. Мы — на холерном участке Смоленского кладбища, прямо возле ограды. За оградой — река. Река вышла из берегов. Наводнение усиливается с каждой минутой. Склеп затапливает водой. Если мы не выберемся из него прямо сейчас, потом уже будет поздно!

— Холера! — глаза поручика расширились, несмотря на бивший прямо в них свет от импровизированного факела.

— Да, но это уже неважно. Мы тонем, поручик! Тонем! Понимаете?

Любимов — с трудом, с гримасой боли на лице — повернул голову и посмотрел в ту сторону, откуда и до него донесся шум лившейся в склеп воды. За время — ту буквально минуту, — которое прошло от сделанного Сушкиным открытия, воды стало еще больше. Она уже не просто вливалась в щель: она била из щели напором, вздуваясь и порыкивая, разбрызгиваясь фонтанами и всё более и более затапливая пол.

— Костер!

Сушкин обернулся: поручик верно подметил! Вода разливалась озером, огибала сваленные в беспорядке тела, поднималась за ними, как за плотинами, а затем устремлялась в глубины склепа, затапливая всё пространство. С минуту на минуту костер должен был неминуемо потухнуть.

Сушкин отскочил от поручика и бросился к огню. Выхватил из него еще несколько тряпок, поступил с ними так же, как он поступил с первой — превратил их в подобие факелов — и, вернувшись к поручику, передал эти «факелы» ему. Поручик взял их и постарался держать так, чтобы они не опаляли его. Это было непросто, пламя колебалось, норовя отдельными языками броситься поручику в лицу, но он терпел, не в силах поднять руки и удерживать их на весу.

Сушкин заметался по склепу.

— Должен же быть какой-нибудь выход! — подгонял он самого себя. — Должен! Ну же, ну!

Вода прибывала. Поручик, по-прежнему сидевший у стены, оказался уже сидящим в болоте. Его одежда начала промокать. По телу побежала дрожь. Поручик старался справляться с ней, но у него не очень получалось. И вот уже — совершенно против такого бессильный — он вовсю стучал зубами, да так, что стук отчетливо разносился по всему склепу.

— Н-н-н-ашли?

— Сейчас, сейчас!

— П-п-торопитесь!

Сушкин взял себя в руки и перестал метаться от стены к стене без всякой системы. Бросив взгляд вниз, он обнаружил, что стоит уже по щиколотку в воде. Разбрызгивая ее, он начал планомерный обход периметра, подсвечивая стены и временами постукивая в них.

Сложенные из кирпича, стены почти не отзывались: отзвук на стук был слабым, едва уловимым для слуха. Но вдруг что-то — не звук, нет — привлекло внимание репортера. Он ближе поднес факел к стене и радостно вскрикнул:

— Господи! Кажется, спасены!

— Ч-ч-то т-там?

— Раствор! Раствор отсырел и почти разрушился! Похоже, это наводнение — не первое, в каком наш старый, добрый, милый склеп успел побывать!

И в самом деле: приглядевшись внимательно, Сушкин обнаружил, что местами скреплявший кирпичи раствор выглядел… ненормально: каким-то раскрошенным, легко поддававшимся под пальцами и — стоило к нему прикоснуться — струйкой осыпавшимся из под кирпичей. Сами кирпичи при этом немного смещались вниз, влекомые естественной силой тяжести.

— А ну-ка!

Сушкин надавил на стену плечом. Стена хотя и выдержала давление, но явственно дрогнула. Из всех видимых щелей уже не струйками, а потоками посыпался цемент.

— Ну!

Сушкин надавил сильнее, но результат остался прежним. Тогда репортер отошел насколько мог дальше и, взяв короткий, но мощный разбег, бросился на стену всей массой своего тела.

Стена — как будто нехотя, как будто бы еще размышляя, сдаться окончательно или нет — зашелестела звуками, характерно зазвенела кирпичом, а потом — медленно, как во сне — начала заваливаться.

Сушкин отскочил.

— Поручик!

— С-с-лышу!

— Получилось!

— Д-да!

В образовавшийся пролом немедленно хлынула вода, но Сушкина это уже не волновало. Он бросился к поручику, выхватил у него из рук ставшие ненужными «факелы» и, отшвырнув их прочь — они немедленно с шипением погасли, — подхватил его на спину и так, согнувшись в три погибели, донес его сначала до пролома, а затем и вынес из склепа.