Может быть

Если же Алексеич засыпал прямо в коридоре, то тут все зависело целиком от случая. Иногда его никто (и, самое главное, жена) не замечал в полумраке, и он спокойно отсыпался, закатившись куда-нибудь под шкаф. Но бывало и так, что Алексеичу удавалось спрятаться частично, т. е. сам он уже был под шкафом, а какая-то из его конечностей коварным образом оставалась в коридоре. Как правило, ситуация в этом случае развивалась следующим образом: не заметив в полумраке коридора высунувшуюся из убежища руку или ногу Алексеича, кто-нибудь из жильцов растягивался во весь рост, обязательно прихватив с собой один из развешанных по стенам тазиков, тазов, ведер или велосипедов. Создаваемый при этом грохот по силе можно было сравнить разве что с криками Зинки. Впрочем, последние не заставляли себя долго ждать: обычно не работающая Зинаида тут же высовывалась в коридор и сначала начинала орать на упавшего, а затем, разобравшись в ситуации, продолжала разборки уже с собственным благоверным. Ситуация усугублялась еще и тем, что происходило это все в общем коридоре, а это значит, что всем остальным соседям «концерт» был слышен еще лучше.

Второй алкоголик – Петрович – в коридоре никогда не засыпал. Он был жизнерадостен, подвижен и крайне, даже чересчур, энергичен. Много лет назад, в бытность свою обычным рабочим самого обычного советского завода, его энергия находила достойное применение, вырабатывая на зависть коллегам дополнительные нормы, радуя жену внеочередными и плановыми премиями, грея душу портретом на доске почета. Да и то ее еще много оставалось, поэтому Петрович, в свободное от основной работы время с удовольствием участвовал в общественной жизни и родного завода, и родного района, исправно посещая по вечерам танцевальный кружок, хоровое пение и по выходным участвуя в спортивных соревнованиях непрофессионалов. Петрович был активист. Его ставили в пример. Его хвалило начальство. Им гордилась жена. Его энергии, наверное, хватило бы на подстанцию средней мощности, способную запитать как минимум половину жилого района, но тут в стране наступила перестройка, предприятие в рекордно короткие сроки было обанкрочено и раскуплено по частям. Рабочие, а вместе с ними и Петрович, оказались никому не нужны. В стране стало слишком много самодеятельности, чтобы дополнительно заниматься еще и художественным творчеством. Петрович, несмотря на всю свою энергетику, остался не у дел. И не то чтобы растерялся, просто смелости не хватило. С одной стороны, политики жизнерадостно призывали народ стройными рядами отправляться в свободное предпринимательство, но с другой… С другой стороны стояли убитая горем Людка из третьего подъезда, мужа которого расстреляли прямо на пороге дома, оставив ее с двумя детьми и без квартиры (ее забрали за долги). Витька, школьный приятель Петровича, мужик вдумчивый и решительный, был найден в собственной квартире со следами ожогов по всему телу. Его соседка, баба Варя, старая бобылка, к которой они забегали мальчишками по дороге из школы, чтобы рассказать о своих важных мальчишечьих делах и подкрепиться удивительно вкусными плюшками, рассказывала ему потом, утирая краешком платочка слезинки в уголках глаз, как долго и протяжно стонал Витька, как она вызвала милицию, но та, приехав и переговорив со стоящими у дверей мордоворотами, оформила ей ложный вызов и ей теперь придется заплатить штраф, на который уйдет ровно половина ее и так скудной пенсии.

Помнил Петрович и Толяна, с которым познакомился еще в армии, а потом сдружился, встретившись на родном заводе. Хороший был мужик, правильный. Все звал Петровича вместе начать дело. «С твоей-то энергией, – говорил он, – мы горы свернем. Дело верное». Верное, наверное… Но испугался тогда чего-то Петрович, а там еще некстати жена заболела. Отказался он, а потом, глядя на новую машину, на шикарные одежки Толяна, на мордоворотов за его спиной и на тоненьких, почти воздушных девиц, иногда семенивших за ним, жалел, конечно. А кто бы не пожалел? Потом, правда, перестал, когда рано утром, когда дворник только начинал елозить метлой по выщербленному асфальту тротуаров, свалился с кровати, разбуженный сильным взрывом. Толяну выпал, наверное, самый краткий путь на небеса…

Хоть и не трус был, по большому счету Петрович, но испугался. А чтобы хоть как-то занять себя, запил. А тут еще жена померла, совсем на душе горько стало. А энергия его природная, всю жизнь бившая из него ключом, стала выходить порциями, в виде отвратительных пьяных дебошей, устраиваемых со все нарастающей регулярностью соседям. Еще в годы войны (не будем уточнять – какой именно) он усвоил нехитрое правило, что враг может замаскироваться под кого угодно, правда, вспоминал об этом только под действием алкоголя, зато уж если вспоминал, так вспоминал. С неизвестно откуда взявшейся шашкой он начинал бегать по коридору, размахивая грозным оружием направо и налево.

– Порублю, белогвардейская сволочь! – орал он, попадая то по ведру, то по тазику.