Может собственных платонов... Юность Ломоносова

Не в первый уже раз идет с отцом в море Михайло Ломоносов. И давно Василий Дорофеевич Ломоносов решил, что хороший у него помощник растет, смелый, толковый, умелый. Спокойно он доверяет сыну стоять на руле, вести судно.

На Северной Двине в пятидесяти верстах выше Архангельска, у Косковой горы, замыкается идущая сверху большая дуга, по которой текут ее воды. Разливаясь на этой дуге выше Косковой горы по рукавам-полоям, Двина идет ими между поднявшимися островами. Протекши через гряду островов, а также между матёрой[12] и островной землей. Холмогорка, Курополка, Матигорка, Быстрокурка, Ровдогорка, Богоявленка, снова сливаются, и у Косковой горы двинские воды вновь текут одной рекой.

Снова Двина идет одним потоком через матёрую землю, и по всей речной ширине в ветровую погоду опять от края до края катится одна шумящая волна. Двина у гряды островов раздалась широко, верст на двенадцать. Один из островов расположился как раз напротив Холмогор, стоящих в семидесяти с небольшим верстах выше Архангельска. На этом острове, называвшемся в старинных грамотах Великим, находилась Куростровская волость, или Куростров.

В Куростровской волости двадцать с лишним деревень облегли покрытую ельником Палишинскую гору и сомкнулись вокруг нее в кольцо. Деревни, или околодки, спускались со взгорий посреди чернолесья[13] к низмине; дома прибрежных деревень доходили до песков, которые намыла Двина. У Палишинской горы в числе прочих деревень и стояла деревня Мишанинская. Здесь восьмого ноября 1711 года и родился Михайло Ломоносов.

Одновременно с «Чайкой» пошло на море немало холмогорских и куростровских поморских судов.

Тихо на судах. Идут поморы на трудный и опасный морской промысел. Что впереди? Как-то вернутся они домой? Ведь почти каждый год бывает, что, не встретив среди возвратившихся куростровцев или холмогорцев мужа, или отца, или жениха, вскинет высоко руки и зарыдает жена, или дочь, или невеста…

Думается идущим на море о своей жизни и судьбе. Но больше, чем кто-либо другой, думает об этом Михайло Ломоносов. Ему шестнадцать — семнадцатый, не так и много, но повидать, испытать и передумать ему довелось немало.

Уже шесть лет ходит он в море. Чем дальше, тем больше нравится ему нелегкий поморский промысел. Может, это и все? Вся жизнь? Все для него решилось?

Вот об этом и думает сейчас молодой помор.

Опершись на планшир[14] локтями, Михайло смотрит на бегущую волну.

Как готовились в плавание, отец сказал ему: «Оглядывайся, Михайло, получше в дело всматривайся. Годик-другой — и женить тебя. Невесту тебе подберу. Лета мои уж такие, что подумать надо, кому хозяйство передавать. К жизни-то делом прирастаешь».

Отец прав. Делом.

Что еще говорил отец?

«Мы, Ломоносовы, вековечные здесь, в Двинской земле. Вон об Артемии Ломоносове, что при Грозном еще царе жил, по старым памятям знают у нас. Ну, а никогда в нашем ломоносовском роду того, чего достиг я, не бывало».

Хозяйство Василия Дорофеевича пошло от общего ломоносовского, во главе которого долгие годы стоял самый старший Ломоносов — Лука Леонтьевич. Но прошло время — отделился Василий Дорофеевич. Размежевали они старинный ломоносовский надел пахотной земли, поставил Василий Ломоносов свой дом и стал сам по себе, своим разумением, счастья и прибытка искать. Минул недолгий срок — пошло его хозяйство в гору. Состроил Василий Дорофеевич новоманерный гуккор. Большое по здешним достаткам дело. Глядят, бывало, на ладное ломоносовское судно куростровцы и похваливают: добрый корабль. А хозяин при этом довольно промолвит: «Помалу в труде достатка прибывает».

Вот стоит перед Михайлой его отец. Крепкорукий, смелый. Со всяким делом справится, не сдаст перед любой опасностью.

Однажды шли они по осеннему уже океану домой. К ночи стал крепчать ветер. С гребней волн рвало белую пену и стлало ее полосами. Убрали обычные паруса, подняли штормовые[15]. У румпеля[16] стоял Михайлин отец и двое еще помощников. Гуккор то взлетал высоко вверх, то рушился со всего маха вниз; корпус его гудел. Вдруг налетел шквал, ударил в паруса, судно опасно наклонилось. Василий Дорофеевич успел бросить в поставленный на гроте парус большой поморский нож, а затем, хватаясь за штормовой леер[17] и за такелаж[18], рискуя сорваться в море, быстро добрался до фока и бросил во второй штормовой парус топор. Прорезанные паруса силою ветра разодрало на части, гуккор выровнялся. Когда ветер поутих, поставили запасные штормовые паруса. Чуть ли не сутки метал океан «Чайку», и ни на минуту не отошел от руля отец, не пил. не ел, и спас и людей, и судно. «Чайку» уваливало ветром в сторону обрывистого мурманского берега. Все находившиеся на судне понимали, что это значит. Нанесет на берег — гибель. Хорошо запомнилось Михайле лицо отца в свете бившегося во все стороны фонаря, склоненное над маткой[19], мокрое от водяных брызг, серое, каменное. Только тогда снял отец с румпеля впившиеся в дерево руки, когда вогнал судно в узкое скалистое горло губы.

Что же: в жизни своей отец крепок. Но только ли в отцовской жизни мера?