Можно и нельзя

Мне бросилось в глаза платье, похожее на халат, совсем без пуговиц, шелковое, яркое, как хвост павлина. На Этиопе это платье смотрелось бы сумасшедше прекрасно. Точеная черная красавица в ярких брызгах шелка. Совсем без пуговиц, только поясок, и при шаге выступает черная молодая нога, худая по всей длине. А я… Как после бани.

– Спасибо, – сказала я хозяйке. – Мне ничего не надо. Я – деловая женщина.

Это прозвучало: я – деловая женщина, как бы и не женщина.

Хозяйка улыбнулась чуть-чуть, только дрогнули уголки бледных губ. Она оценила мою скромность, услышала мои комплексы, но главное – все-таки оценила скромность. Редкий случай в ее практике, когда предлагают любую вещь из коллекции, а человек отказывается, говорит: не надо.

Хозяйка подошла к кронштейну и вытащила черное строгое платье. Очень простое. Украшение – брошь в виде ее автографа, из капелек горного хрусталя набрано ее имя. Издалека похоже на бриллиантовую молнию.

– Это будет хорошо, – сказала хозяйка. Но я и сама видела: это будет хорошо.

И это в самом деле оказалось хорошо. Во всяком случае – влезло. И ничего лишнего. Красиво – это когда ничего лишнего.

Хозяйка села на стол, свесив ноги, смотрела зелеными глазами под густой рыжей челкой. Шестидесятилетняя женщина без косметики в стеганой черной курточке. Ее можно любить. Я поняла: талантливый человек старым не бывает. Она – не старая. Просто давно живет.

Телевизионщики приехали к назначенному часу. Анестези договорилась заранее, что снимать будут в доме Мориса, а потом на парижских улицах общие планы.

Ко мне подошел сын Мориса – сорокалетний человек, как две капли воды похожий на отца, только красивый. Те же глубокие глаза, крупный нос, легкий подбородок. Тип Ива Монтана, но лучше.

Он посмотрел на меня внимательно, достал из своего хозяйства губную помаду, подошел вплотную, поднял мое лицо и нарисовал мне губы.

– А глаза? – спросила Анестези.

– На лице – или глаза, или губы. Что-то одно, – ответил «Ив Монтан», внимательно глядя на меня. Медленно кивнул, как бы утвердив.

Рядом посадили переводчицу.

– Я тоже хочу губы, – потребовала она.

«Ив Монтан» встал между ее колен, принялся пудрить лицо. Анестези прикрыла глаза, и ее ресницы стали светлые. Губы он стер рукой.

– Зачем? – растерялась Анестези.

– Я хочу, чтобы ты была вся бежевая. Палевая. Лунная. Как сквозь дымку.

Мы сидели рядом. Я – в черном, с ярким ртом, в стиле «вамп». И Анестези – вся стильно-блеклая, как бы вне секса. Хотя на самом деле – все наоборот.

Ведущий программы – по-французски обходительный, без шероховатостей, как обкатанный камешек гальки на морском пляже. Он передал мне вопросы.

Вопросы примерно одни и те же и у русских журналистов, и у западных. Первый вопрос – о женской литературе, как будто бывает еще мужская литература. У Бунина есть строчки: «Женщины подобны людям и живут около людей». Так и женская литература. Она подобна литературе и существует около литературы. Но я знаю, что в литературе имеет значение не пол, а степень искренности и таланта.

Что такое искренность – это понятно. А что такое талант… Я не знаю наверняка, но догадываюсь. Это когда во время работы тебя охватывает светлая и радостная энергия. Потом эта энергия передается тем, кто читает. Если писатель не талантлив, а просто трудолюбив, с его страниц ничего не передается, разве что головная боль.

Иногда у меня бывают особенно хорошие периоды, и тогда я поднимаюсь из-за стола и хожу с отрешенным лицом, счастливо-опустошенная, как после любви. Но эта любовь не уходит к другому объекту. В этом мое преимущество. Однако не следует отклоняться от вопроса. Я готова сказать: «Да». Существует женская литература. Мужчина в своем творчестве ориентируется на Бога. А женщина – на мужчину. Женщина восходит к Богу через мужчину, через любовь. Но, как правило, объект любви не соответствует идеалу. И тогда женщина страдает и пишет об этом.

Основная тема женского творчества – ТОСКА ПО ИДЕАЛУ.

Но ведь такое французам не скажешь.

Второй вопрос – о феминизме. На Западе они все свихнулись на феминизме. Идея феминизма: женщина – такой же человек. А для меня это давно ясно.

Женщина должна участвовать в правительстве. Пусть участвует, если хочет.

Мужчина должен выполнять половину работы по дому. Мой муж давно выполняет три четверти работы по дому. Я не вижу проблемы.

Наиболее крайние феминистки уходят в лесбиянство. Значит, мужчина вообще не нужен. Ни для чего. А зачем Бог его создал? Ведь Бог что-то имел в виду… Мне иногда хотелось спросить у крайних: почему надо трахаться с женщиной? Мужчина умеет все то же самое, кроме того, у него есть зизи. По-французски это звучит именно так, зизи. Но такое не спросишь. Крайние – они обидчивы, как все фанаты.

– Что сказать? – советуюсь я с Настей.

– Главное, не будь совком, – предостерегает Настя.

– Но я совок.

– Ты в Париже, – напоминает Настя. – Главное, быть модной. Поразить. Эпатировать. Скажи, что ты бисексуал. Живешь с женщинами, мужчинами и собаками.

– Мне не поверят. Тебе поверят сразу. Ты и скажи.

Переводчица задумалась.