Мрачные истории, как вы любите (ЛП)

Я опустился на колени рядом с папой и попытался выпрямить его ногу. Он лишь вскрикнул и запротестовал: "Нет-нет-нет, это больно, Марки, это очень больно". Его лицо побелело, как свежевыпавший снег, как брюхо Моби Дика[182], как амнезия. Я никогда не ощущал себя старым, вероятно, потому что человек, с которым я жил, был намного старше меня, но в тот момент я почувствовал себя глубоким стариком. Я велел себе не терять сознание. Велел себе не получать сердечного приступа. И надеялся, что машина скорой помощи Харлоу (которую в своё время оплатили мой отец с Бучем) находится поблизости, потому что скорая из Гейтс-Фоллс приедет через полчаса, а из Касл-Рока — ещё дольше.

Никогда не забуду крики отца. Слышу их до сих пор. Перед самым приездом машины скорой помощи Харлоу он потерял сознание. Это было даже облегчением. Они поместили его в машину с помощью подъёмника и отвезли в больницу Святого Стефана, где его стабилизировали — если можно стабилизировать девяностолетнего старика — и сделали рентген. У него сломалось левое бедро. Особой причины не было; это просто возраст. И это был не просто перелом, как сказал мне ортопед. Бедро словно взорвалось.

— Не уверен, как лучше поступить, — сказал доктор Патель. — Если бы он был вашего возраста, я бы, конечно, порекомендовал замену тазобедренного сустава, но у мистера Кармоди запущенный остеопороз. Его кости как стекло. Все кости. И, конечно же, он в преклонном возрасте. — Он развел руки над рентгеновскими снимками. — Решайте сами.

— Он в сознании?

Патель позвонил. Спросил. Послушал. Повесил трубку.

— Он под действием обезболивающих, но в сознании и может отвечать на вопросы. Он хочет поговорить с вами.

* * *

Даже несмотря на спад заболеваемости ковидом, свободные места в больнице Святого Стефана были на вес золота. Тем не менее, отцу выделили отдельную палату. Не только потому, что он мог за неё заплатить, но и потому, что был знаменитостью. И любимцем в округе Касл. Однажды я подарил ему футболку с надписью "ПИСАТЕЛЬ-СУПЕРЗВЕЗДА", и он с гордостью носил её.

Он уже был не таким бледным, как брюхо Моби Дика, но выглядел как тень самого себя. Его лицо было измождённым и блестело от пота. Волосы торчали в разные стороны.

— Сломал грёбаное бедро, Марки. — Его голос был чуть громче шепота. — Тот пакистанский врач говорит, что чудо, что этого не случилось на похоронах Бучи. Помнишь их?

— Конечно, помню. — Я сел рядом с ним и достал из кармана расчёску.

Он поднял руку в своём старом властном останавливающем жесте.

— Не надо, я не младенец.

— Я знаю, но ты выглядишь как безумец.

Рука упала на простыню.

— Ладно. Но только лишь потому, что когда-то я менял твои подгузники с дерьмом.

Я подумал, что это, скорее всего, была работа мамы, но не стал с ним спорить, а просто привёл его волосы в порядок насколько смог.

— Пап, врач пытается решить, стоит ли тебе делать замену тазобед...

— Замолчи, — сказал он. — Мои штаны висят в шкафу.

— Папа, ты никуда не поеде...

Он закатил глаза.

— Господи Иисусе, я и без тебя это знаю. Принеси мне мою связку ключей.

Я нашёл её в его левом переднем кармане под мелочью. Дрожащей рукой он поднёс её к глазам (мне было больно смотреть на эту дрожь) и стал перебирать ключи, пока не нашёл маленький серебряный.

— Этот ключ открывает нижний ящик моего стола. Если я не переживу эту хренотень...

— Пап, ты поправи...

Он снова поднял руку (теперь с ключами), повторяя свой старый властный жест.

— Если я не переживу, ты найдёшь объяснение моего успеха — и успеха Буча — в этом ящике. Всё, что интересовало ту женщину... сейчас не могу вспомнить её имя... Она бы не поверила, и ты не поверишь, но это правда. Считай это моим последним посланием миру.

— Хорошо. Я понял. А что насчёт операции?

— Ну, давай подумаем, пораскинем мозгами. Если я её не сделаю, то что меня ждёт? Инвалидное кресло? И, наверное, медсестра. Не симпатичная девушка, а здоровенный бритоголовый парень с запахом одеколона "Инглиш Лезер". Ты точно не сможешь таскать меня на своём горбу, не в твоём возрасте.

Спорить я не стал.

— Думаю, что пойду на это. Я могу умереть на операционном столе. Могу выкарабкаться, пройти шесть недель физиотерапии, а затем сломать другое бедро. Или руку. Или плечо. Бог обладает скверным чувством юмора.

Его кости были хрупки, но мозги по-прежнему прекрасно работали, даже под действием сильных обезболивающих. Я был рад, что он не стал перекладывать ответственность за решение — и его последствия — на меня.

— Я скажу доктору Пателю.

— Так и сделай, — сказал он, — и передай ему, чтобы подготовил тонну обезболивающих. Я люблю тебя, сынок.

— Я тоже тебя люблю, папа.

— Верни мне ключи, если я выкарабкаюсь. Если нет, то загляни в ящик.

— Будет сделано.

— Как звали ту женщину? Крокетт?

— Кроуфорд. Рут Кроуфорд.

— Она хотела получить ответ. Объяснение. Единой теории творчества, Боже, храни Королеву. А в итоге я подкинул ей ещё большую загадку. — Его глаза закрылись. — Что бы они мне ни дали, это, должно быть, мощное средство. Сейчас боли нет. Она вернётся, но сейчас, кажется, я смогу поспать.