Мрачный дебют

А ведь действительно — кроме Ани мало кто сохранил ко мне былое отношение. Менеджер забыл обо мне сразу же после начала апокалипсиса, коллеги, наверное, даже не вспоминают, а если и вспоминают, то как хладнокровного убийцу, истреблявшего зомби в театре.

Единственный настоящий друг, Гриша Сёмин, сейчас шаркает по своей квартире, пытаясь найти выход, а приятели и подружайки — это не то.

У меня осталась только Ани, способная напомнить о моей актёрской карьере в театре и кино…

Говорил или нет, но у нас в семье было как-то не принято демонстрировать свои чувства даже членам семьи. Просто не принято и всё. И я не буду.

— Надо помыть посуду, пока есть вода, — произнёс я и пошёл к кухонной раковине.

Ани подошла ко мне и положила руку на левое плечо.

— Дима, я знаю, что ты хочешь сказать, — произнесла она. — Спасибо, что ты выжил.

— Спасибо тебе, что выжила, Ани, — улыбнулся я ей.

Глава 20 Безбольный покой

/13 апреля 2022 года, Санкт-Петербург, ул. Карташихина/

— Наш царь идет — Тесей, Эгея отпрыск! — воскликнул Антон Борисович, играющий сейчас Корифея. — Твоя, знать, просьба вызвала его.

Выхожу из-за кулис и становлюсь на отмеченное место. На лице моём маска Тесея, но не слившаяся с лицом, а закреплённая кожаной лентой. Благодаря маске, нет смысла в гриме, поэтому я внутренне радуюсь, что не придётся потом смывать явно не предназначенную для грима краску.

— Сын Лаия, — заговорил я, — и раньше много раз весть о твоём кровавом ослеплении, мне приходилось слышать. Уж по ней догадался, кто ты. Вид твой ныне у всех сомнений отнимает почву: одежда жалкая, несчастный лик — тебя бесспорно выдают, и сердце мне заливают жалости волной…

Одетый в рубище, буквально мешок из-под картошки с прорезями для головы и рук, на ноги поднялся наш Эдип, Михаил Михайлович Бродов, пожилой и седовласый профессор субтильного телосложения. Аккуратная «преображенская» борода, на фоне рубища, смотрелась неуместно, но зато общая сухопарость Бродова роднила его с образом Эдипа, годами подверженного бедствиям.

— Тесей, ты кратким, благородным словом, мне длинной речи тягость отпустил, — произнёс «Эдип», глядя в никуда. — Ты сам сказал, кто я, кто мой родитель, какой земли я гражданином был. Одно осталось: моего желанья предмет назвать — и речи всей конец.

— Ты прав, — произнёс я, — его услышать жажду я.

Актёров для нашего погорелого театра я собирал и готовил двое суток. Очень повезло, что Михаил Михайлович, профессор СПбГУ в отставке, увлекался классикой и когда-то давно, ещё при Хрущёве, выступал в любительском театре.

Надевать на кого-то маску Наполеона я не стал, лишь бы не испортить постановку, ну ещё я не знал, работают ли маски на ком-то ещё. Дополнительный Наполеон, отказывающийся снимать маску и отмачивающий социально-опасные действия — это не то, что нам сейчас нужно. Но сегодня, если всё пройдёт успешно, надо будет проверить маску на ком-нибудь.

Тем временем, спектакль продолжался.

Каждый из участников, в том числе хор из шести добровольцев, старательно выдавал свои реплики, как бы глупо для них это не ощущалось.

— О вы, богини грозные! — воскликнул Михаил Михайлович. — С молитвой взываю к вам: заступницами будьте моими! Пусть узнает нечестивец, в каких мужей охране этот град!

Грим на его лице уже слегка смазался от пота и активной мимики, но это не страшно, ведь мы тут даём не многочасовое представление. Изображал этот грим отчаянное выражение и полнейшую запущенность. Эдип изгнан, он скитается уже очень долго, у него нет средств к существованию, а пришёл в Афины лишь потому, что ему больше некуда идти. Он слеп и проклят, за отцеубийство и брак с собственной матерью. И Михаил Михайлович в образе. Зря он бросил театр — вижу, что, даже несмотря на возраст, в нём есть большой актёрский потенциал.

— Наш гость оправдан, государь, — сказал мне Антон Борисович, — несчастьем погублен он — помочь ему твой долг.

У него на лице тоже грим, призванный изобразить равнодушие. Но беда в том, что из меня так себе художник, поэтому получилось невнятно и неубедительно.

— Довольно слов, обидчики спешат, — произнёс я. — А мы, их жертвы, здесь стоим и спорим!

Далее были реплики Корифея и Креонта, после чего начался стасим[28] второй, описывающий битву. Я стоял и нервно курил за самодельной кулисой, потому что мне было непонятно, как так получается — мы уже дали половину постановки, люди устали, а ещё нет никакого результата…

Хор уже закруглялся, поэтому надо спешить.

— Ладно, пляшем дальше… — произнёс я, бросая окурок в урну.

Шуршали листы, вздыхали ничего не понимающие зрители, но надо продолжать. И мы продолжали.

— О наследник Эгея, мы молим тебя! — воскликнула Антигона, то есть Ани.

— Что заботит вас? — вопросил я. — Чем вам могу угодить?

— О, дозволь нам взглянуть на могилу отца! — довольно реалистично взмолилась Ани.

— Я не властен, родные, ее указать. — покачал я головой.

— Что ты молвишь, державный владыка Афин? — почти достоверно вопросила Ани.

Выдерживаю паузу, истинно театральную.