Мрак

Они были у самой воды, когда со стороны шатра Медеи прогремел озлобленный крик. Шатер затрясся, медленно повалился. С треском разорвалась ткань, в прореху выпал связанный человек. Он дергался, и с каждым движением лопались ремни, веревки, как клочья тумана разлетелись обрывки рыбацкой сети. Он поднялся во весь рост, страшный, всклокоченный, багровый от усилий. Уже только уцелевшие ремни врезались в тело, но было видно как подаются, затем все услышали треск. Как тонкие гадюки, коснувшиеся огня, так и ремни отскакивали от его тела.

Он наощупь выудил из-под цветной ткани шатра палицу, выпрямился. Лицо в крупных каплях пота, обнаженная грудь блестела, а мышцы на могучих руках перекатывались, будто огромные змеи заглатывали зайцев.

Ховрах побелел:

— Ну, сейчас этот кинется...

Он с торопливой обреченностью вошел в воду, замешкался, и, обгоняя его, молодой разбойник по кличке Беляк, прыгнул вперед, поднял столбы брызг, пронесся через всю речушку как молодой олень и выбежал на чужой берег с криком:

— Что жизнь?.. Жила бы честь!

Теперь подошвы его сапог попирали землю Горного Волка, он был молод и красив, лицо стало ясным, словно засветилось изнутри, а глаза блестели нечеловечески как звезды. В левом ухе беззаботно рассыпала искорки золотая серьга с зеленым камешком.

Вторым выбежал Ховрах, дышал тяжело, мокрый как медведь после ливня, а третьим как разъяренный тур вынесся Мрак. Грянул лютым голосом:

— Дурни! Мне все одно не дожить до первого снега!

Разбойники, стыдясь замешательства, гурьбой выбежали следом, окружили Беляка. Тормошили, хлопали по плечам, а тот лишь беспечно рассмеялся:

— На миру и смерть красна!

Кто-то попробовал неуклюже утешить Мрака:

— Без тебя вся эта затея сгинула бы на корню. А Беляк... что Беляк, мы все беляки. Да и волхвы еще могли не так понять.

— Да, они все время пальцем в небо, — поддержал другой. — Правда, зато в самую середку...

Беляк вскинул к небу боевой топор:

— Вперед! Мы зачем пришли? Отомстить за слезы наших матерей. А вы, братья, позаботьтесь потом о моих... У меня отец и мать уже старые, еще две сестренки совсем малые!

Ховрах, сердясь за поломанный строй, быстро выстроил передних в отряд. И когда были шагах в десяти от деревьев, среди кустов шелестнуло. Тонко свистнула стрела. Беляк, он бежал впереди, выронил топор, ноги стали подгибаться. Попробовал что-то сказать, но слова тонули в клекоте: стрела пробила горло.

Несколько человек с оружием наголо бросились в лес, а Беляк опустился на траву, скорчился. Глаза его медленно заволокло пеленой смерти.

И в тот же миг погас последний луч закатного солнца.

Лес прочесали как гребнем, но нашли только отпечатки легких охотничьих сапог. Гонта был мрачен, Беляк только первый, потери будут еще.

— Беляк... — сказал он невесело. — Мрак, ты видел серьгу?

— Да.

— Единственный сын! Что скажу его матери? Его род прервался.

Мрак сказал с горечью:

— Не прервался. Кто-то из твоих верно сказал, что мы все беляки. Он наш брат, сын... Он весь внутри нас! Его надо только выпускать, а не душить в себе. Его род — это мы все. Род людской, если понимаешь.

Гонта пробормотал:

— Очень смутно. Да и то, не столько понимаю, как что-то чувствую. Но уж больно тонко... Даже дивно, что ты чуешь такое! Глядя на тебя, не скажешь.

Мрак признался:

— Сам дивлюсь. Иногда мне хоть кол на голове теши, а другой раз слышу как звезды шуршат, как в цветах маленькие человеки поют, постигаю движение миров и тайные замыслы богов, а в душе такое сладкое томление... Но тут же то конь перднет, то сам палец прищемишь, и сразу оказываешься в привычном житейском дерьме.

Они скакали в сумерках и первую половину ночи. Мрак мчался впереди, с ним был Гонта, чуть правее неслась в окружении суровых всадниц легкая колесница. Мрак различал силуэт Медеи. Лента, удерживающая ее косу, не выдержала быстрой скачки, длинные черные волосы освобожденно выплеснулись, затрепетали, странные и волшебно прекрасные. Гонта сглотнул слюну, смотрел неотрывно, едва не вывихивал шею.

Медея подалась вперед, лунный свет блистал в ее широко раскрытых глазах. В них были восторг и безмерное удивление.

Гонта вскрикнул:

— Вон то капище!

Луна прорвала тучи, и в мертвом свете на фоне черного как грех неба выступал вдали холм. На самой вершине Мрак различил выщербленные плиты обтесанного камня. Это сейчас капище, как он понял, а когда-то был храм. Руины и сейчас выглядят мрачно и пугающе. Если древний бог и помнит о своем храме, то любого, кто принесет туда жертву, заметит и одарит.

Гонта все порывался проскакать вперед. Мрак вскинул ладонь:

— Стой! Те звуки, что я слышу, мне не нравятся.

Гонта повертел головой, оглянулся на Медею. Та пожала плечами:

— Что можно услышать за тем ревом в твоем животе?

— Сама ж кормила какой-то гадостью, — обиделся Гонта. — Я ж ел только из чувства... чувства...