Мрак

Так в Куявии к прежним чародеям и волшебникам добавились новые. Сперва это были просто отважные охотники, что дальше других забирались в таинственные горы, сдруживались со Змеями и жителями подземных пещер, затем в самом деле начали овладевать более мощными силами, чем топор или меч... И даже более мощными, чем владели местные колдуны!

Только Славия оставалась все такой же, как после отступления Большого Льда. Тогда образовалось великое Болото, но затем нарос дремучий лес, и в этом лесу жили невры. Но, как теперь знал Мрак, кроме их Светлого Леса был еще и Черный Лес, и Темный, и Светлолесье, и Залесье, и многое другое, где жили люди. Это племя назвало себя славами. Славы, как и их царь, не выходили из леса, о их жизни почти ничего не было известно. Две воинских отряда, которые для завоевания туда отрядили Тарас, а затем и его сын Буслай Белое Крыло, исчезли бесследно. Рассерженный Буслай отрядил туда целое войско, но и оно сгинуло, едва вошло в дремучий лес. С той поры о славах постарались забыть, хватало своих пограничных споров и стычек из-за пастбищ.

И вот теперь он, невр, которого все равно здесь зовут славом, в далекой и таинственной Куявии. Где-то в горах обитают обособившиеся роды, которые называют себя просто горцами, в долинах живут народы, что на горы смотрят с презрением, а на склонах гор живут третьи, что с презрением смотрят и на долинщиков, что возделывают поля, и на диких горцев, знающих только охоту на горных козлов и общение с таинственными рудокопами ночи.

Но что ему Куявия — видел и поудивительнее страны, — если бы здесь не жила та, Единственная!

На пятый день пробирался за деревьями, когда услышал двух бредущих в город селян. Тоже о налогах, поборах, немного о бабах, и Мрак уже собирался отстать, когда вдруг услышал:

— Да кто бы его искал так долго?.. Сгинул царь и сгинул. Видать, те двое не только зарезали, но и закопали тайком...

— Да уж, — донесся другой голос, — чего ждать от душегубов?

Мрак на бегу подпрыгнул над кустами. По ту сторону брел по узкой лесной тропе поживший на свете мужик, а за ним тащился, загребая ногами листья, парнишка в драных портках.

— Не отпустят тебя, значит, завтра домой?

— Нет, батя. Гостей столько прибыло, что днями и ночами варим, печем, с ног сбиваемся. Спим возле котлов.

— Бедолага...

— Эх, батя... Что-то будет? Этот царь был хоть дурной, но добрый. Он уже на все рукой махнул, только пил да жрал. А сейчас во дворце собрались звери, что вот-вот порвут друг друга на части! А самый лютый, что загрызет других, и станет новым царем.

— Упаси нас, боги! А как же Светлана?

Мрак услышал как на беспомощно-растерянный вопрос внук ответил тоном умудренного челядинца:

— Эх, деда... Что может молодая царевца? И то чудо, что один раз с того света вернулась. А такое счастье дважды не бывает...

Их голоса удалились. Дальше был яркий свет, виднелись стены детинца, и Мрак вынуждено остановился на опушке. Отчаяние и злость на себя ударили по голове как молот. Упал на землю, захрипел от злости на себя. А потом задрал морду к небу и завыл так дико и страшно, что на стенах детинца стражи переглянулись, чувствуя как мороз побежал по спинам.

— Не к добру...

— Какая тоска, — сказал с дрожью в голосе другой. — Быть здесь большой беде.

— Да уж... Средь бела дня такой вой!

Опять я виноват, думал он со злым отчаянием. Оказывает, от жертвенного ножа царевну спас — она царевна! — но вверг страну в смуту. А сейчас еще и царь куда-то делся... Выходит, это над ее отцом он так изгалялся? Но куда он делся, если отпустили где-то в пяти-шести верстах от крепостной стены его стольного града? Трудно потеряться, да к тому же ищут сотни гридней с гончими псами... Если что-то стряслось, то что будет со Светланой?

Сегодня был седьмой день его пребывания в волчьей шкуре. По ночам подмораживало. Еще не время для снега, но ежели дня три кряду задуют северные ветры, то пригонит такую тучу, что и самым первым снегом засыпет хатки до окон, и не всякий хозяин утром с легкостью отворит двери.

Ежели снег застанет в волчьей шкуре, подумал он хмуро, то так даже лучше. Пусть труп расклюют птицы. Это лучше, чем люди будут брезгливо коситься на умершего под забором бродягу.

Он рыскал по лесу, вслушивался в звуки, внюхивался. Он уже знал здесь каждое дерево, каждую норку, при желании мог задрать всех оленей и тем самым сорвать царскую охоту.

Ночью обычно он рыскал в волчьей личине, а днем обитал в людской. Волчья днем отсыпалась. Что еще любил в оборотничестве, так то, что мог бы годами обходиться без сна, попеременно ныряя из личины в личину!

Когда звуки охотничьих рожков поведали, что снова идет царская охота, он сделал большой круг, зашел с подветренной стороны и подкрался к охотникам.