Мрак под солнцем

Ломанулись — через дворы, они ещё не были перекрыты, но в некоторых дворах уже собирался народ. Даже так, мельком была видна его беспомощность перед накатывающимся как каток валом насилия. Ни дворы не перекрыли машинами, ни дежурство не поставили и оружия наверняка мало. Офисные хомячки… хотя при том, сколько стоит тут квартира не хомячки, а хомячищи…

Свернули — направо, потом ещё раз направо. Мертвенно-белый ксеноновый цвет фар выхватывал группки людей, стоящие машины. Кавказцев тут пока не было — видимо, рванули грабить по-взрослому…

Свернули ещё раз — и въехали в узкий, заставленный машинами дворик. Как раз такой, о котором свое время пел Булат Окуджава. Тогда все было по-другому — во дворике было место для доминошников и мам с колясками, сейчас же — не протиснуться от машин. Квартиры тогда здесь давали, заселялись по ордеру — сейчас девять тысяч за метр без нормального ремонта[89]. И еще… когда то кавказцы были здесь поэтами, паладинами прекрасной дамы Москвы. Не грабителями, насильниками и убийцами как сейчас.

Толпы здесь не было — но были группки людей, в одном месте горели фары машин. Почему то даже в темноте было заметно, что не кавказцы, русские — кавказцы бросились бы грабить и отнимать машину, русские — настороженно посмотрели — не враги ли приехали. Боялись?

Дожили до чего…

Отец взял ружье.

— Пересаживайся на водительское. Мотор не глуши, центральный замок закрой. Если что — три сигнала.

Сын — тоже взял ружье.

— Я пойду.

— Сказал — сиди! — рявкнул отец — тебя только не хватало.

— Я пойду.

Николай никогда не перечил отцу, когда тот был в таком состоянии — можно было и плесня огрести. Но тут — он молча и с вызовом смотрел на отца и не был намерен уступать.

Отец сдался — выдернул ключ из замка зажигания, убрал в карман.

— Держись за мной.

Вместе, с ружьями — отец и сын, как в гражданскую — вышли из машины, бегом направились к двери. За спиной — пиликнула сигнализация. Лампочка над ней была разбита, но шифровой замок работал…

Отец набрал по памяти код, оттолкнул дверь в сторону.

— Пошли…

Сердце у Николая билось как после пробежки на три километра — но он старался этого не показывать. Впервые за долгое, очень долгое время он действовал как мужчина, как должен был делать мужчина — и сейчас никто не осмелился бы подстебнуть его или высмеять…

Лизка жила на третьем, в двухкомнатной, с евроремонтом. Дом был приличным, сталинская планировка, просторным. Это потом, при Хруще начали скворечники форменные строить. Вход в квартиру перекрывала мощная израильская бронированная дверь.

Отец не стал ни стучать, ни звонить. Повернув ключ в двери, он потащил ее на себя — дверь открывалась наружу — и вошел внутрь, вскинув ружье.

Свет не горел — а в квартире стоял запах, от которого у Николая, даже не знавшего, что это такое — встали дыбом волосы…

Отец прислушался. Потом — уверенным, тяжелым шагом прошел в спальню, включил свет. Он не успел закрыть своей спиной проход сыну и Николай тоже увидел…

С Лизкой они постоянно цапались — потому что Лизка была на три года старше, а он был мальчишкой. Она всегда была хулиганкой. Один раз — они выехали на дачу в Подмосковье, он пошел на рыбалку и увидел, как Лизка в кустах целуется и обжимается с каким-то деревенским мальчишкой. Терпеть этого он не смог — вечером он нашел этого парня, одного из местных «королей» и неслабо получил от него по морде — но и сам дал. Ни отцу, ни матери он ничего не сказал, сказал, что просто подрался. А Лизка сказала, что он дурачок и «маленький». Он сильно обиделся…

Потом, когда Лизки не было дома, а к ней пришла подружка по институту и согласилась ее подождать — с ней он стал большим. Хоть какая-то польза от старшей сестры…