Мрак, сомкнись

Так что от аристократа и ремесленника Смерть избавился двумя щелчками большого и указательного пальцев, оставив напоследок двух героев.

Миновало двенадцать ударов.

Смерть вдруг почувствовал, что, хотя бы ради эстетического удовлетворения, герои должны уйти из жизни в стиле хорошей мелодрамы, когда только одному из пятисот разрешается умереть от старости в собственной постели, да и то по иронии судьбы. И необходимость этого была настолько велика, что позволяла, а он верил, что имеет на это право, использовать откровенную и неприкрытую магию без всякого налета реализма, как в случае со всеми прочими особями, навевавшими на него тоску.

Так что следующие два удара сердца он слышал сквозь тихое течение мыслей, слегка массируя виски кончиками пальцев. В его мозгу возник образ Фафхрда, чрезвычайно доброго и весьма романтичного варвара, чьи мозги варили одинаково хорошо, причем неважно, был он пьян или. трезв. А вот и образ его закадычного друга Серого Мышатника, наверняка одного из самых умных и смышленых воров во всей Невоне, обладавшего, несомненно, просто чудовищным самомнением.

Все же едва ощутимое угрызение совести, которое Смерть испытал на этот раз, было куда значительнее того, что тронуло его в случае с Лисквиллом. Фафхрд и Мышатник служили ему верой и правдой, причем на разный лад, в отличие от Безумного Герцога, набившего руку на рукопашной, в которой предпочитал исключительно резню и рубку на боевых топорах. Да, огромному бродяге-северянину и маленькому ехидному пройдохе предстоит стать весьма достойными фигурами в последней партии Смерти.

Тем не менее было очевидно, что по окончании игры все пешки до одной придется снять с доски, даже если они дойдут до последней клетки, став королем или королевой. Тут Смерть напомнил себе, что должен непременно умереть сам, поэтому принял интуитивно-творческое решение, быстрое и безжалостное, как стрела, ракета или полет падающей звезды.

Бросив мимолетный взгляд на юго-запад, на огромный освещенный утренней зарей город Ланкмар, Смерть успокоился, обнаружив Фафхрда и Мышатника. Оба обосновались в хлипкой комнатушке на вершине гостиницы, обслуживающей обедневших торговцев и выходцев из крестьян, с окнами на Сенную улицу, рядом с Главными Воротами, а потом вновь заглянул в замок Лисквилла, где все еще продолжалась бойня. Как всякий талантливый художник, Смерть в своих импровизациях пользовался только подручным материалом.

Лицо Лисквилла было разворочено. Девочка-рабыня взвизгнула. Самый могучий из берсеркеров, чье огромное лицо исказилось бешеной яростью, которая не погаснет до тех пор, пока не иссякнут силы, ударил сплеча по розовому, покрытому прозрачной кожей черепу убийцы Лисквилла. И в тот же миг — пусть напрасно и даже глупо, но большинство деяний Смерти случаются именно так, — шальная стрела, пущенная с галереи, едва не пронзила мстителя.

Смерть поколдовал, и берсеркера не стало. Десяток стрел пронзило пустое место, и на этот раз Смерть воспользовался принципом экономии материала, снова заглянув в Харборриксен в большую келью, освещенную слабым светом, проникающим сквозь зарешеченное окна Келья была расположена в самом сердце гарема Короля Королей. Как ни странно, там в нише находился маленький горн, несколько молоточков и множество других приспособлений для работ по металлу и, наконец, небольшой запас обыкновенных и драгоценных металлов.

В центре кельи, рассматривая себя в полированном серебряном зеркале миндалевидными, колючими глазами, теперь совсем безумными, стояла удивительно хрупкая девушка не более шестнадцати лет от роду, совершенно нагая, если не считать четырех филигранных серебряных украшений. Собственно, она была даже больше, чем обнажена, поскольку каждый волосок на ее теле, за исключением ресниц, был заменен удивительной сине-зеленой татуировкой.

Даже теперь, спустя семь лун, Исафем находилась в одиночной камере за нанесение увечий на лица любимых содержанок Короля Королей — близнецов Илмереток — во время гаремной свары. Правда, в глубине души Король Королей не очень огорчился этим событием. Скорее, изувеченные лица его излюбленных милашек только усилили их притягательность для его извращенного вкуса. Но в гареме нужно было блюсти дисциплину — отсюда и заключение Исафем, полное лишение волос у нее на теле, причем строго по одному за раз, и татуировка.

Король Королей был бережливым человеком, в отличие от большинства монархов, заставляя всех своих жен и наложниц заниматься привычной работой, а не бездельничать, принимать ванны, сплетничать и браниться. Поскольку Исафем к этой работе привыкла и, исполняя ее, могла принести максимальную пользу, ее обеспечили кузнечными принадлежностями и металлом.