Мрак тени смертной

Через пять минут его снова скрутил приступ тошноты. Теперь он блевал кровью. Ойген ун-Грайм растерянно рылся в аптечке. Там было многое, даже ампулы с противоядием, спасающем при укусе опасных змей. Он заставил ун-Гиббельна выпить несколько таблеток от диареи, подсознательно полагая, что они не помогут. Лекарство не помогло. Страшно было смотреть, как ун-Гиббельн мучается, и ротенфюрер, бессильный помочь товарищу, отошел за кусты и долго сидел на прогретом солнцем бугорке, стараясь не вслушиваться в стоны.

Жечь надо было этот мир! Жечь! Жечь!

Когда он вернулся, ун-Гиббельн уже был мертв. Он лежал в позе эмбриона, у него были искусаны губы, даже по лицу штурмманна было видно, что умирал он тяжело. За последние дни ун-Грайм устал от вида смерти. Поэтому он не стал хоронить товарища. Зачем? Джунгли возьмут свое. Некоторое время он с тупым любопытством наблюдал, как серая древесная пиявка медленно подбирается к холодеющему телу, чтобы насосаться отравленной крови, потом поднял автомат ун-Гиббельна, отсоединил магазин, выщелкнул патроны, бросил магазин в траву и набил магазин своего автомата. Один патрон оказался лишним, и ун-Грайм небрежно бросил его в висящий через плечо ранец.

Постоял над трупом, брезгливо раздавил пиявку, совсем уже близко подобравшуюся к руке покойного, и пошел прочь, ориентируясь по солнцу, уже опускающемуся к линии горизонта. Он был полон ненависти к окружающему миру. Быть может, именно поэтому мошкара кусала особенно зло, не давала ему ни секунды покоя, и защититься от нее было нечем. А впереди была ночь, и желтые глаза, уже светящиеся в стремительно чернеющей чаще, и юркие тени, мелькающие среди деревьев, — все говорило о том, что и она будет жестокой и беспощадной.

Ротенфюрер Ойген ун-Грайм мечтал о мщении.

Но еще больше ему хотелось вырваться из этого ада.

22. ОЙГЕН УН-ГРАЙМ. ГОЛЫЙ ДИКАРЬ ИЗ КУЛЬТУРНОЙ СТРАНЫ

Вставшее солнце застало его в пути.

Ойген шел на север. По его подсчетам, оставалось пройти не так уж и много. Позади оставался лес, в котором кипела жизнь, в котором под каждой щепкой, под каждым камнем скрывались таинственные и загадочные существа, сути и назначения которых не могли понять люди. Где-то там было странное существо, изучавшее чернокожих аборигенов, а потому взявшее их под свое покровительство.

Прежней ненависти уже не было.

Странные мысли одолевали ротенфюрера.

Помнится, оберштурмфюрер Венк думал о том, нужна ли Африка немцам. Ойген знал это точно — не нужна. Может быть, когда-нибудь, потом, но сейчас рейх в ней просто не нуждался. Нет, конечно, существовали определенные города, месторождения, в которых добывался нужный рейху металл. Но эти леса следовало оставить в покое. Там не было ничего полезного, там жили только хищные звери, пиявки, пауки и вымершие во всем мире рептилии. Следовало оставить эти леса ее обитателям, дать им свободу, пусть они живут, как хотят. Это был особенный мир и, наверное, странное существо рассуждало правильно: этот мир следовало не покорять, а изучать. Ойген вдруг представил себя в роли исследователя леса и покачал головой: это было не для него. Он был солдатом, хранящим мир и спокойствие в рейхе. Но наверняка в рейхе нашлось бы много людей, для которых изучать гораздо важнее, чем покорять. Странное дело, теперь Ойген видел в этих словах особый смысл. Не покорять, а изучать. Не жечь напалмом, не стрелять, а находить общий язык, вживаться в психологию живущих в лесу существ… Жизнь коротка, быть может, каждое существо, появившееся на земле, имело право на существование, иначе в чем был смысл его появления?

Мысли были новыми, чужими, и оттого пугали.

«Зря нас бросили сюда, — вдруг подумал Ойген. — Я стал другим. Остальные навсегда остались в лесу, а из оберштурмфюрера Венка туземцы сварили превосходный суп, жаль только, что оберштурмфюрер не видел, как в закипающую вокруг него воду кидают коренья и травы. Он это заслужил.

Зачем нас отправили сюда? Чтобы мы легли мертвыми в лесах? Разве в Берлине не знали, с чем нам придется столкнуться? И были ли мы первыми?»

Эта мысль показалась ему важной.

Лес постепенно сгущался, он словно смыкался вокруг ротенфюрера, мягко трогая его языками лиан. Ойген почувствовал отчаяние. Он уже не понимал, куда идет, и все-таки упрямо продирался сквозь кусты, находя звериные тропки. Это было опасно, очень опасно, но иначе в дремучих зарослях невозможно пройти.

«Бесполезно, — подумал Ойген. — Сюда не стоило лезть с оружием. Здесь бесполезно стрелять, потому что против того, кто приходит завоевывать, встает вся природа. Мы сунулись сюда с автоматами. Этого не следовало делать. Те, кто послал нас, ничего не поняли. Нас просто подставили, чтобы посмотреть, что может этот колдун. А ему и не пришлось что-то делать. Все сделала природа, а завершили аборигены. Наверное, сюда не надо было приходить с автоматами, сюда следовало приходить без оружия, чтобы понять. Даже аборигенов».