Мрак тени смертной

— Значит, я играю отведенную мне роль? — Азеф с сомнением пожевал синие губы впавшего от беззубости рта. — Сомнительная честь!

Фон Пиллад встал, пожал плечами и прошелся по кабинету, разглядывая остатки седых волос на затылке осведомителя. Сейчас он немного жалел его.

’Гайные нити, соединяющие доносчика и администратора, крепли. Чтобы разорвать эти нити и избавиться от недостойного чувства, штурмфюрер жестко сказал:

— Тебе бы больше понравилось, если бы я заставил тебя лизать свои сапоги? Сидишь здесь в относительном уюте, жрешь пищу из офицерской столовой лагеря, философствуешь о предательстве… И это после всей твоей жизни, в которой ты жрал, пил, предавал друзей и между делом взрывал царские поезда!

— Я уже старик, — глядя в пол, сказал Азеф. — Это только юность живет ожиданием дня. Старость, если она не измучена болезнями, живет одним днем. Завтрашним. Старик ложится спать в надежде, что смерть не придет к нему ночью и завтра обязательно наступит. Знаете, господин штурмфюрер, когда я покинул Россию, я радовался, что все кончилось. Больше всего в жизни я боялся, что вдруг появятся мои прежние товарищи. Однажды я уже чувствовал прикосновение смерти. Это было, когда в Петербурге ко мне пришли Савинков и Чернов. Они пришли убивать меня. Знаете, я многих предал, но Савинкова и Чернова я не предавал никогда. Они были моими учениками. Я сам учил их террору. И вот они пришли ко мне, они смотрели на меня жадными блестящими глазами и задавали вопросы. И я почувствовал, что, если только я кивну утвердительно, если только соглашусь с их выводами, они безо всякой жалости пристрелят меня, оставят мой труп в квартире и уйдут делать свою революцию дальше.

— Не удивлюсь, если они поступили бы именно так, — фон Пиллад стоял у окна и смотрел, как кацетники на четвереньках собирают мусор. Смешно было смотреть, как заключенные опасливо поджимают свои тощие задницы, опасаясь пинка охранника. — Революция всегда очищается от разной пакости. Победив, мы тоже беспощадно разделались с педрилами, которыми окружил себя Рем. Чему ты улыбаешься?

— Я просто подумал, господин штурмфюрер, что революции задумываются и совершаются романтиками, но плодами победы пользуются обычно отъявленные негодяи.

— Хамишь? — фон Пиллад подошел и потянул Азефа за редкие седые волосы, заглядывая ему в лицо. — Почему ты считаешь себя незаменимым?

— А я действительно незаменим? — спросил Азеф.

— К сожалению, — фон Пиллад отпустил волосы осведомителя, вытер пальцы носовым платком и выбросил платок в мусорную корзину. Не стесняясь осведомителя, он достал из сейфа пузырек туалетной воды и протер ею пальцы. — К сожалению, пока ты нужен, Раскин.

— Значит, спектакль? — едва заметно усмехнулся Азеф.

— Жизнь, — в тон ему отозвался фон Пиллад. — Не играй, Раскин, если действительно тебе хочется умереть от старости.

— Это может случиться каждую минуту, — невесело засмеялся Азеф. — Я еще не понимаю, какую роль вы мне отвели в вашей пьесе, но что будет, если я умру прямо на сцене и не успею ее доиграть?

Фон Пиллад пожал плечами.

— Ты доиграешь свою роль, даже если будешь покойником, — насмешливо сказал он. — А что касается роли… Знаешь, Раскин, Каину никогда не доверят роль Авеля, а ты слишком многих отправил на Голгофу, чтобы получить иную роль.

Штурмфюрер сел за стол, некоторое время со скучающей улыбкой перечитывал доносы, составленные осведомителем, потом поднялся и спрятал исписанные листки в сейф.

— Есть хочешь? — словно бы не было длинного и неприятного разговора позади, спросил он. — Сейчас Гейнц покормит тебя, а потом мы продолжим наш разговор об Ицхаке Назри. Как говаривал святой апостол Павел, «согрешающих обличай пред всеми, чтоб и прочие страх имели».

— У меня такое ощущение, что главным персонажем вашей пьесы является именно Ицхак Назри, — сказал Азеф.

Штурмфюрер покачал головой, хотел что-то сказать, но в это время в комнату вошел пожилой ефрейтор, неся судки с офицерским обедом.

— Ешь! — приказал фон Пиллад. — Ты становишься слишком сообразительным, Раскин, это, наверное, от голода.