Мракан-сити

В «наваждении» обитало много созданий, внешне похожих на тех, что мы видим, когда не спим: облезлые кошки, переворачивающие мусорные баки, где-то рычали и без особой пользы скребли тяжелые двери собаки, с виду напоминающие адовых церберов. Те же животные, только в извращенном варианте, соответствующем воображению психически больного виновника сна.

Краем глаза Фредди разглядел одного пса: жилистое тело, влажная шкура, отлитые красным глаза и, пожалуй, самая внушительная деталь чудовища — щелкающая желтыми гниющими зубами пасть. Другие животные — не животные вовсе, а несуразные комбинации известных зооформ, способные довести до инфаркта одним лишь видом.

Все выглядело так реалистично, детализировано, что, казалось, это происходит вовсе не во сне. А наяву. Но в каком-то другом измерении.

«Да уж. Кругом бегает всякая неприветливая живность. Место дикое, оно предстало передо мной в гиперболизированном виде, полное садистских образов».

Ощутив абсурдизм происходящего, фантасмагоричность несуществующей улицы, Фредди услышал детский смех. Легкий, добрый, почти ангельский, но при нынешних обстоятельствах этот смех можно было назвать дьявольским и неземным.

Издающие его девочки и мальчики — те самые похищенные дети, которых прокурор вывез на денек без согласия родителей, изнасиловал, избил, запугал и привез обратно, сейчас прыгали через скакалку. Их взгляды были такими оживленными, радостными, а улыбки так блестели, что создавалось впечатление, они забыли дядюшку Фредди в своем сердце, забыли про ту ночь, про похищение и последующие пытки…

Но они, эти дети, всего лишь отрывки мертвой совести — совести, которая просыпалась тогда, когда засыпал прокурор. Сейчас ему их по-настоящему жалко и он может чувствовать что-то помимо сексуального голода, приводящего к потребности насыщения.

Преступление совершается ради преступного результата.

   К чему эти знаки? Фред не знал, пока спал.
    А когда проснется — ненависть вернется.
    Пока во сне — жажды мести нет…

А дети все прыгали, играли и пели, без устали на Фреда глядели, будто что-то узрели. Сон не сон, но, тем не менее, их песнь показалась знакомой.

   — Раз, два, Фредди в гости жди,
   Три, четыре, двери затвори,
   Пять, шесть, крепче стисни крест,
   Семь восемь, тебя не спать попросим,
   Девять, десять, больше не надейся…

«Считалочка из недавно просмотренного фильма. Сцена, включенная в фильме-кроссовер двух франшиз, теперь повторяется у меня на глазах».

Вид прыгающих участников частной школы Макгрегора с каждой проходящей секундой оставлял все меньше надежды на возвращение. А затем появился он — хозяин сна. Долгий, скребущий звук, неистовый хохот Инглунда, местами порванный красно-зеленый свитер, перчатка с острыми металлическими лезвиями на кончиках пальцев, осклизлое лицо с искаженной улыбкой и… коричневая шляпа с висячими полями.

— Не соскучились?

Отделенная во сне часть Фредди Кригера, его злая часть, наяву подавляющая добрую, приняла облик киношного маньяка — Фредди Крюгера. Злое, мерзкое, ненавидящее своих родных существо — именно таким казался грязный обожженный садист чистенькому ухоженному прокурору, при этом второй постоянно забывал, что первый — его половина.

Крюгер точил ножи, пока подбирался к ученикам, и планировал продемонстрировать кристально-честному прокурору, «что делают с детьми настоящие парни»: монстр подошел к одной из невидящих опасности девчонок, взял за косичку, замахнулся перчаткой и…

— Посмотри на эту маленькую дрянь! Так и просится к дяденьке в объятия — отрезал голову. Затем швырнул ее, отделенную от тела, в сторону, где ошивались псы-мутанты.

Дети продолжили играть.

— Ну, что, продолжим?

— Нет, нет! — прокурора начало трясти.

А маньяк вошел в раж.

— Ха-ха-ха-ха! Идите ко мне детишки! Идите к Фредди!

— Нет, не убивай!

— Ха-ха-ха-ха!

— Не убивай!

— Ха-ха-ха-ха!

— Ну, зачем же…

Шоу закончилось со смертью узкоглазого Роджера. Фредди вырвал глазное яблоко мальчика и стал жадно обсасывать.

— О, вампирские штучки…

Через минуту после крюгеровского бесчинства дети исчезли. Откуда они взялись — прокурор не имел ни малейшего понятия, но чувствовал, что они — лишь часть его сна, как и киношный маньяк, который теперь с пожирающим любопытством пялился на своего идеализированного двойника.

— Ты знаешь, кто я?

Они ссоревновались в диалоге — Фредди, по сути отличный лишь более гладкой внешностью и Фредди, настоящий, который живет внутри того псевдодоброго Фредди!

— Убийца… которого сожгли родители убитых детей.

— Это да — в голосе киношного звучала слепая гордыня, он гордился детоубийствами, — Не спорю.

Фредди Кригер не смог бы никогда так поступить. Он бы попросту забоялся. А вот матерый потрошитель Фредди Крюгер — вполне — две конфликтующие противоположности в одном человеке рассоединились в «наваждении».