Мраморное поместье

Он указал рукой на лес, и в то же время безумное выражение растаяло в его глазах, скорбных и усталых. Быстрым шагом он пошел к дому лесной тропинкой. Я понял, что кризис миновал. По дороге на все вопросы он долго не отвечал и, наконец, произнес усталым голосом: «Потом…» Я был так взволнован, что не мог разобраться во всем этом. Только теперь, записавши все происшедшее, начинаю приходить в себя. Неужели Анатолий совершил убийство? Все это можно было бы объяснить его расстроенным воображением, но тогда откуда же в болоте саквояж? Ужас охватывает меня, когда я подумаю, что передо мной не только убийца, но вместе с тем жалкий маньяк, быстрыми шагами подвигающийся к состоянию полного безумия. Подожду еще три дня: если ему не станет лучше, то нужно будет известить его отца телеграммой. Боюсь, что-то страшное во всем этом, какой-то ужасный узел, быть может, распутывается и откроет что-то отвратительное! Я решил ничего не говорить отцу про случай в лесу. Если здесь и было преступление, то я не считаю себя вправе выдать тайну Анатолия.

18 октября.

У него сегодня страшный вид: глаза провалились, лицо осунулось, не говорит ни слова. Дворецкий хочет послать за доктором, но я вижу, что доктор здесь совершенно не нужен. С утра в лесу идет облава, как оказывается по словам дворецкого, не первая уже. Волчица неуязвима, по его представлениям. Анатолий весь день просидел на веранде, прислушиваясь к крикам загонщиков и ожесточенному лаю собак. Когда все кончилось, пришел лесник и робко доложил, что волчицу не удалось и видеть. Анатолий в раздумье поник и просидел так часа два. Наконец, мне стало жутко от этого молчания; я начал убеждать его, говорил долго, советуя ему встряхнуться, и, доказывая вред для него от пребывания здесь, предложил уехать куда-нибудь.

— Нет, — ответил он тихо, — здесь я все оставил, здесь и умру…

Прошло не более пяти секунд молчания, когда вдруг в лесу раздался этот отвратительный протяжный вой. В лице Анатолия опять явилось знакомое выражение ужаса; он быстро встал и ушел в свой кабинет. Что это за ужасное совпадение его слов «здесь и умру» с этим зловещим воем! Он сойдет с ума и от мысли о преступлении, и от суеверного ужаса перед этим зверем. Одно для меня ясно: между его женой, какой-то Аглаей и им произошла драма, которой я не знаю. Какая-то тайна!..

Здесь обрывается мой дневник. Наступившая затем фатальная развязка так ошеломляюще повлияла на меня, что было не до дневника. Поэтому о последних двух днях пребывания в доме Бич-Каргановых я расскажу по воспоминаниям, неизгладимо запечатлевшимся в памяти. Эти два дня прошли, как кошмар. В лесах без перерыва шла облава, то приближавшаяся почти к самому парку, то замиравшая в отдалении. В конце концов, это была какая-то погоня за зловещим призраком. Анатолий все время просидел на веранде с жалким видом маньяка; он почти не принимал пищи. Отцу была послана телеграмма. Нервы мои тоже болезненно расшатались и ныли. Мне казалась тогда необъяснимой невозможность найти волчицу. Хотя и теперь многое кажется мне загадочным, но это обстоятельство менее других. Кругом было столько лесов, что она могла скрыться. Не буду сообщать всего того, что передумал я за эти дни: сами факты гораздо интереснее.

21 октября был перерыв в охоте. Поздно вечером мы сидели с Анатолием за чайным столом, когда пришел лесник с обширным докладом о состоявшихся облавах. Доклад этот кончался словами, произнесенными мрачным тоном: «Нельзя ее убить, не зверь это, а погань какая-то».

Анатолий велел прекратить охоту и жестом отпустил лесника.

Я думал о том, как неотразимо должно влиять на расшатанные нервы Анатолия суеверное настроение окружавших его людей. К тому же он и без того всегда был склонен к мистицизму.

В комнате застыла полная тишина, изредка прерываемая легкими всхрапываниями Стентора. Очнувшись от мыслей, я взглянул на Анатолия: он сидел в какой-то странной позе, неподвижный, как каталептик, закрыв лицо руками и склонив голову на красивый терракотовый кувшин с водой. Мне показалось, что блестящие капли порой скользят между его тонкими пальцами. «Он плачет, — подумал я, — теперь время исторгнуть у него признание; быть может, оно облегчит его».

— Анатолий, — сказал я, — расскажи мне все про Аглаю: тебе будет легче.

Казалось, несколько капель слез помогли бедняге; взор его просветлел, он сказал мне все…

Вот его рассказ, приведенный лишь в более стройный вид, так как волнение мешало ему ясно выражаться.

— Ты слышал, должно быть, — начал он, — про мои отношения к одной женщине. Ее звали Аглаей. Это было существо необыкновенное; в ней не было обаяния и нежного романтического огня моей кроткой Марии, но было какое-то загадочное очарование: неотразимый взор змеи, гипнотизирующей птицу. Человек знал, что идет на гибель и все-таки шел, с ужасом подчиняясь силе, которой не мог противиться. Она была прекрасна какой-то матовой, почти призрачной красотой, холодная, жестокая и вместе с тем страстная не чувством, а неистощимой жадностью рассудка и фантазии, фантазии сумасшедшей, истерической, но ненасытной.