Мсье Гурджиев

В ДЕТСТВЕ меня учили: «Ничего не делай сам, сначала спроси у мадам». Помню, как зимними вечерами Сестры, эти ловцы кротких душ, поджидали нас на пороге муниципальной школы с фонарями, укрепленными на шесте. Мы собирались кучкой вокруг этого маяка, которому не страшна никакая буря, и Сестры разводили нас по домам. Тогда наш пригород был еще не обжит по немощеным улицам, в рытвинах, болотцах, текли мутные потоки. Мы шли молча, Сестры рукой разглаживали свои потрепанные юбки, сморщенные словно бы от стыда, от страха, от утаенного стремления к свободе. А что под ними? Лед, терние? Вот мы подошли к решетке нашего садика. Я остаюсь один, а стайка в молчании идет дальше. Немного подождав, я кричу вслед: «До свидания, мадам!» Ведь в том-то и штука, что мне она не сестра.

СЕЙЧАС мне двадцать восемь, и я предпочитаю жить самостоятельно. Потому и презираю Сестер, как, впрочем, и всех, кто плывет по воле волн. Мне-то никакие энциклики не указ.

Правда, утверждаю я это с некоторой осторожностью. В наше время вообще необходимо быть осмотрительным, особенно рассказывая историю вроде моей. Малейшая неточность и пожнешь бурю.

Я повстречал одну из Сестер в поезде метро. Прошел уже месяц, но я до сих пор не осознал до конца, что означает для меня эта встреча. Свой шанс я использовал дурно, то есть сразу же о ней позабыл. Значит, мог бы поживать, как ни в чем не бывало.

Вы вспугнули птиц. Они вспорхнули из-под ваших ног и опустились на землю позади вас, сложили крылышки и притихли.

Но вот как-то, неделю назад, лежу я в постели. Рядом спит жена, откинула руку на мою подушку. Беру ее кисть, чуть сжимаю пальцы. Чувствуя какую-то неясную тревогу, хочу ее разбудить. Она улыбается мне, не раскрывая глаз. Шепчу жене: «Послушай… Ты знаешь, на днях я встретил одну из Сестер…»

Она вздохнула во сне, поцеловала меня и отвернулась к стенке медленным движением пловца.

В моей памяти зарождались какие-то тихие мелодии. И вдруг я услышал голос Сестры. Оказывается, птицы не сели на землю вот они, порхают перед глазами. Я все вспомнил. В гаме, поднятом воспоминаниями, пытаюсь докричаться до самого себя.

Как бы ты ни жил, ты будешь падать, вставать, твои воспоминания всегда пребудут с тобой. Но может случиться, что они и рассеются, потеряют для тебя значение.

ЕДУ в метро, затерявшись в толпе пассажиров. Подкрашенная желтым ночь смывает всю душевную муть наши робкие надежды и мелкие разочарования. Какое счастье быть зажатым между покачивающимися в такт движению грузными телами, чувствовать их тепло. В такой давке невольно зарождается дружелюбие тел, обреченных общей судьбе.

Сижу, углубившись в вечернюю газету. При этом не чувствую ни малейшей неловкости. Все мы тут желаем, друг другу только добра, но у нас нет нужды в общении. И расстаемся мы легко, без малейших сожалений. «Расстались по взаимному согласию» вот что запечатлено в наших сердцах. Так, сливаясь и растекаясь, струятся подземные потоки. Мы плывем в толпе себе подобных.

В метро Сестры не редкость. В них мне видятся Сестры моего детства. Они плывут в толпе вместе со всеми. Стараются изо всех сил, перебирают четки, шепотом себя подбадривают. Кажется, они вот-вот, прямо на глазах, рухнут без сил, избавив нас от своего присмотра. И опять потянутся вожделенные каникулы.

СЕСТРА вошла в вагон на станции Сегюр. Прислонясь к двери, она возвышалась над толпой. Мне был виден один затылок, укрытый черным покрывалом. Мельком взглянув на нее, я снова углубился в газету.

Я всегда в поисках. Мне приходилось набивать себе шишки. Рассказывать байки не стану, как бы меня ни упрашивали, недосуг. Но ведь и правду я сказать не умею.

На миг я оторвался от газеты, и тут как раз Сестра обернулась. Смотрю на нее. Не уверен, что я владею целиком своей памятью, но вот как приблизительно это было.

Сперва я испытывал любопытство. Точнее, старался возбудить в себе любопытство, чтобы не дать волю подступавшему ужасу.

Но потом все же меня охватила паника. Из-под монашеского покрывала виднелось суровое лицо воина.

Будто какой-то авантюрист укрылся под монашеским одеянием. Я попытался отвлечься, но тщетно. В душе словно разверзлась могильная яма и сдавленный крик, умноженный эхом, разнесся по подземелью. Но я не мог понять его смысл. Поистине, ко мне обратился суровый лик воина. Точнее не скажешь, хотя и солдат с такими лицами не часто встретишь. Видал я изможденных солдатиков с глазами, сияющими от радости, что удалось уцелеть, и солдат с лицами, заляпанными пятнами ненависти, под которой таился зародыш человечности. А тут Сестра как Сестра: совершенно прямой нос, расширяющийся на кончике, узкий лоб, просторная пустыня щек, острый подбородок. И все же воин, точней не скажешь.