Мсье Гурджиев

Но в тот момент я не мог сказать ему правду, ибо при этом присутствовал дервиш Хаджи-Богга-Эддин, который был лишь обычным землянином, одним из тех, кому (нам) с давних пор было запрещено высшими силами говорить правду о чем бы то ни было и при любых обстоятельствах. Этот запрет, налагаемый на существа, подобные нам, был оправдан, ибо людям вашей планеты прежде следовало обрести реальное знание о вещах.

Любая информация, даже если она достоверна, дает любым существам только умственное познание, а оно мешает постичь истинную природу вещей. И потому существам, подобным нам, был дан приказ никогда не говорить всей правды несчастным земным созданиям».

Этот отрывок, запрятанный на странице, до которой доходит мало кто из читателей, дает нам ключ к пониманию взаимоотношений Гурджиева с учениками. Его цель состояла в том, чтобы ученики сами пришли к постижению истины, ибо, по мнению Гурджиева, подлинную ценность имеет лишь та истина, которую открываешь сам. Сущность этой теории уже была многократно изложена кардиналом Ньюменом, когда он проводил свое знаменитое различие между абстрактным и реальным одобрением. Человек может абстрактно одобрить что-то, что его ум понимает и принимает, но он почти никогда не поступает в соответствии с этим одобрением, которое остается только в сфере сознания. Реальное одобрение, напротив, идет не от интеллекта, а от живого контакта с человеком, и оно включает в себя не только ум, но также желание, волю и действие, Ньюмен не сказал бы, как Гурджиев, что абстрактное одобрение губительно для реального знания, но по сути своей мысль Гурджиева недалека от мысли Ньюмена, а также многих поэтов, в том числе Китса, который говорит в своей «Оде соловью»: «Ум запаздывает и мешает», ибо именно ум мешает ему воспринимать красоту пения соловья.

Впрочем, в христианских учениях о благодати есть подобная идея. Путь к вере лежит не через интеллект, напротив, интеллект уничтожает веру. Вера это прямое общение с Богом, и приходит оно через благодать.

У Гурджиева это относится не только к Богу, о котором он почти не говорит, но и ко всему окружающему миру. Чтобы познать окружающий мир, нужно самому осмыслить его, а то, что нам о нем говорят другие, является лишь завесой между нами и этим миром.

Гурджиев свободно и охотно выражает свое чувство юмора. В описаниях вещей Гурджиев прежде всего юморист. Я не хочу сказать, что он только юморист, напротив, это человек высокоразвитого ума. Но то, как он излагает свою теорию, то, как он относится к своим ученикам, свидетельствует о его высокоразвитом чувстве юмора. Это становится очевидным с первых же страниц его книги.

Первая глава озаглавлена: «Пробуждение мысли». И уже в начале второй страницы он пишет: «Во всяком случае, я начал именно так, а что касается того, как будет идти остальное, я пока могу сказать лишь то, что однажды сказал знаменитый слепой: «посмотрим».

Разумеется, эта прекрасная теория и прекрасная практика никогда не говорить правды выше человеческих сил; Гурджиев иногда и даже довольно часто говорит то, что считает истиной. Его огромная книга это поразительная смесь юмористических сказок, невероятных вымыслов, представленных самым серьезным образом, и идей, в которых Гурджиев глубоко убежден. Потому-то читатель и продвигается в чтении его книги с большим трудом и должен был бы быть умнее Гурджиева, чтобы разрушить его дьявольский метод и разделить те три геологических среза, которые Гурджиев стремится во что бы то ни стало перемешать.

Но, с другой стороны, можно себе представить, какое огромное удовольствие, не только интеллектуальное, но и моральное и даже духовное, можно испытать, решившись ринуться в эту авантюру. Лучше всего, как мне кажется, с самого начала отнестись к идеям Гурджиева с предубеждением и принять, подобно Декарту, твердое решение ни к чему не относиться до конца всерьез.

Позволю себе добавить, что, судя по моему общению с Гурджиевым (оно, должен признаться, свелось к послеполуденному разговору через переводчика, и с тех пор прошло уже тридцать лет) и судя по моим наблюдениям над его многочисленными учениками, метод, предлагаемый мной для чтения его книги, был бы полностью одобрен им самим. Гурджиев вовсе не гордился своими учениками и прилагал немало усилий, чтобы обнаружить среди них хоть кого-то, внушающего надежду. Напротив, очень трогательно видеть, какую преданность и уважение сохранили к нему ученики, весьма возможно, что в целом Гурджиев их недооценивал. Вспомним, наконец, что Гурджиев все-таки был восточным человеком. Он никогда до конца не понимал ни европейской цивилизации, ни европейской формы мышления. Он очень хорошо видел наши недостатки и, возможно, именно этим может быть нам полезен.