Мстерский летописец

Голышев старательно переписал всю писцовую книгу. Потом столь же долго просидел над «Описной раздельной книгой» слободы 1710 года, которая подробно описывала все храмы, церковную утварь, колокола, ризы и книги, вотчинников, дворовых и задворных людей… И было в слободе тогда 182 крестьянских двора и 57 лавок, кабак и таможня, а «на кабаке и таможне» сидели «головы и целовальники по указу из ратуши с Москвы… и збирали зборы денежны к Москве в ратушу». Тогда уж, значит, было тут такое бойкое торговое местечко, раз Москва своих сборщиков прислала.

Чем дальше, тем заинтересованнее вчитывался Иван Александрович в древние документы: грамоту царя Петра Алексеевича, множество челобитных крестьян Ромоданов-ским, допросы беглых крестьян.

«Книг по археологии и другим исследованиям я не имел, — писал Голышев, — да и негде было взять здесь». А надо было осмыслить и систематизировать древние находки. Он ехал во Владимир к Тихонравову.

Константин Никитич любил вставать в три-четыре утра. Он будил кухарку, чтобы грела самовар, пил чай и работал, пока домашние спят. Голышев и являлся к нему спозаранку.

— Проходите, батюшка, проходите, — улыбаясь, говорила смущающемуся от раннего визита Ивану Александровичу кухарка Глафира, — не спит хозяин, уж второй раз самовар ставлю.

— «Труды» комитета очень редко выходят, — жаловался Тихонравов, — наверное, лучше выпускать их тетрадками поменьше, но — почаще, Ну, хотя бы по три в год.

После чая Тихонравов с огромным интересом рассматривал привезенные Голышевым старинные акты и раскладывал их в три стопы.

— Вот так, любезнейший Иван Александрович, уловили? Так же как Русь наша есть древняя — великокняжеская, старая — царская — и новая — императорская, таковы же и акты. Так вот, двадцать, а не семнадцать, как вы считали, ваших актов принадлежат восемнадцатому веку и заключают в себе мстёрские вотчинные дела и ни в коем случае не относятся к старинным. Еще очень недавно помещики собирали оброк со своих крестьян и ягодами, и яйцами, и всякой живностью и все сие творили по образу и подобию своих приснопамятных предков. Впрочем, не печальтесь: и эти акты интересны читателю, и мы их напечатаем в хронологическом порядке. Да, забыл спросить. Вы где остановились?

— Я оставил саквояж в гостинице.

— Ах, опять в нумерах?! Анна Егоровна, слышь? — закричал Константин Никитич, услышав шаги жены. — Ах, ты его еще и блинами хочешь кормить?! Ты слышишь? Он опять остановился в нумерах.

— Я побоялся стеснить вас, — Иван Александрович, смущенный, хоть и шутливым, яростным натиском Тихо-нравова, все-таки был польщен гостеприимством хозяина и вовсю улыбался.

— Здоровы ли Александр Кузьмич и Татьяна Ивановна? — спросила в тон мужу Анна Егоровна.

— Здоровы, только тятя по-прежнему много скандалит.

Голышев подолгу просиживал у Тихонравова, читал его книги. «…Некоторые, лишние у него, он мне дарил, — вспоминал Иван Александрович, — а из других я выписывал необходимые материалы, для чего и просиживал целые ночи; некоторые источники увозил с собой и по выписке материалов пересылал обратно… В слободе Мстёре не с кем посоветоваться, не с кем бывало перемолвить слова по отношению к наукам: не только не получали здесь журналов, но и газеты дешевой цены были чрезвычайной редкостью».

Уж и свою порядочную библиотеку имел Голышев, брал также книги из владимирской публичной и епархиальной библиотек, у Тихонравова, Протасьева, Сень-кова…

Только теперь, много читая и пиша, Иван Александрович по-настоящему ощутил потерю зрения. Единственный рабочий глаз от такого долгого напряжения уставал, начинал болеть и совсем плохо видел уже в сумерках. Писать же и читать при свечах было особенно тяжко.

ГЛАВА 2 Серапионова пустынь

Как-то летом Голышевы всем семейством отправились в Серапионову пустынь на богомолье. В этот день, день усекновения главы Иоанна Крестителя, в Серапионову пустынь собирался народ со всей округи. Татьяна Ивановна бывала там не раз, но теперь уж давно не наведывалась и увязалась с молодыми: «А то одна и вовсе до смерти не соберусь». Александр Кузьмич присоединился к компании тоже.

Выехали затемно, чтобы успеть к заутрене, путь предстоял неблизкий. Всю дорогу обгоняли шедших пешком богомольцев из Мстёры, соседнего Татарова, Станков…

Утро было ненастное, небо без просветов, в тучах. Едва отъехали, пошел дождь.

Рассвело, но посветлело мало. А когда уже стали подъезжать к пустыни, хлынул ливень, да еще с градом, и сразу резко похолодало. Татьяна Ивановна раскаивалась, что поехала. Промокшие и продрогшие пошли Голышевы к заутрене. Народу было, несмотря на холод, так много, что невозможно было положить поклон.

Церковь освещалась девятью окнами в два света, да фонарем в куполе. Иконостас был в пять ярусов. Иконы в основном новейшего времени, но многие — хорошей кисти. По малиновому фону иконостаса шли золотые арабески и орнаменты.