Мстиславцев посох

Петрок поглядел вверх. Камнедельцы на подмостях стояли кто в толстых армяках, а кто и в тулупчиках: лица у всех от холода ― земля землей. Вот уж неделю, как небо все больше хмурилось, тучи тяжелели, темнели, и по утрам долго не пропадал за Вихрой на лугах мертвенный блеск инея. Работы замедлились. Добрую половину людей дойлид Василь распорядился свести вниз. Незавершенные места, в том числе и возведенные наполовину два барабана меньших, до будущей весны закрывали рядном, крепко, чтоб не сорвало ветрами, обвязывали веревками. Камнедельцы завидовали Харитоновой артели ― та работала притвор. Внизу теплей. Дойлид Василь хотел, чтоб начинали также и свиточную келью, задуманную им с дозволу попа Евтихия у восточной башенки. Однако Харитон не согласился.

— Фундовать надо весною, чтоб крепко было,― сказал мастер.

Однако место под свиточную келью дойлид решил разметить. Вечор наказал Амельке прислать землекопов яму для подклета рыть, однако те не пришли. Да и Амелька с утра еще не объявлялся. Дойлид Василь хмурился.

— Веселей хлопчик! ― подгонял он Петрока.― Да кол по углу крепче вбей, не то кто ногой заденет ― вывернет.

Снова дойлид заглядывал в свиток, меряли. Меряя, помогая Петроку забивать колья, дойлид веселел.

— Свиточную келью поставим просторно, по-палатному,― щурился он.― В ней же книги всякие соберем да писаницы древние мудрые. Станем по ним таких вот наподобие тебя огольцов уму-разуму наставлять, как затеяно то у немцев. Уж о том с братством договорено.

— А скажи, дядька Василь,― сказал Петрок.― Как это кажин храм так поставлен, что по-иному, кажись, и нельга,― пи шири ему прибавить, ни выси дать? А вот же Ильин храм высок да крепок, будто рыцарь в воинской справе, а той же Тупичевской обители храм ― что тебе купчиха на сносях. А оба все едино добра глядятся.

Дойлид Василь развернул грудь, засмеялся.

— О, ту мудрость разгадывают многие дойлиды и геометры. Сам я распытывал об этом ученых мужей Венеции и в Праге. А всяк о том свое толкует. На Руси же издавна правило в уме держат мурали да плотники ― руби высотою, как мера и красота скажут. Так вот. А нет в тебе этого чутья ― как ни мудри, ни меряй, а и божий храм курятником поставишь.

— Сам же небось во сколько меряешь-то,― недоверчиво сказал Петрок.

— Без меры, брате, нельзя. Только к ней непременно чутье на красоту надобно. Вот я, скажем, мерил, какой быть этой церкови? Прикидывал и так, и сяк. И за Вихру хаживал, оттуда на гору глядел, и со стороны торговой площади. А выходило у меня, что б краше,― сначала положить вдоль три сажени без четверти и шири затем три мерные сажени дать. А уж потом и высота до барабана из того определилась, и барабан главный, и крест наверху,― высота и размах. О, то, брате, хитрость велика есть! Вот пойдут зимние деньки, растолкую тебе кой-что.

Перед полуднем к дойлиду пришел Харитон.

— Работать стало нечем, Василь-батюхна,― сказал мастер со злостью.― Ту плинфу да камень, что с вечера наготовили, все дочиста уложили, а болей не несут. Вот и на подмостях, подивись, мурали кукуют.

— Что ж мужики Апанасовы? ― дойлид махнул Петроку, чтоб собирал снасть.

— Не видать никого,― Харитон пожал широченными плечами.

— И землекопов вот нету. На, держи,― подал дойлид Петроку свиток.― Никак, мудрит что-то купец Апанас?

Все вместе пошли к пологому западному склону горы, где устроена была дорога. По склону, будто сонные, двигались мужики, подряженные поднимать к храму камень.

— Остатние-то где? ― спросил дойлид Василь у приземистого и по-татарски плосколикого мужика, который, отдуваясь, едва тащил литовский кирпич.

— А в хате полегли,― мотнул мужик бородой, положил к ногам свою ношу и, ни слова больше не говоря, как не допытывались у него, почему это остальные полегли в избе, стал со странною неприязнью, исподлобья глядеть воспаленными слезящимися глазами на дойлида Басили.

Мужики все были из деревни Ананаса Белого.

— Скачи до купца,― приказал дойлид Петроку.

...Во двор к купцу Апанасу Петрок не пошел ― собаки забоялся. Пес на все Замчище силой и злобой славился. Трижды стравливали его с лучшими волкодавами радца Фомы Мохова, и все три раза кобель Белого одолевал.

Косясь на ворота, которые псина, взвизгивая от ярости, драл лапами, Петрок постучал в крепкую калитку.

— Лихо их ведает, чего не пришли,― пожимал купец плечами, наблюдая как паробок впрягает в двуколку лошадь.― Небось бражничают еще, с Николина свята. Ну, я их ужо вздрючу, а конопатую харю, артельщика Тишку ― особно. По новые веники помнить будет.

Купец отослал паробка в избу, сам взял вожжи. Петрока подсадил в возок единым махом ― силен купчина!

Поехали они на выгон, на новый посад. Там была наскоро ставленная селитьба. Избы стояли кучно, четыре или пять, на две трети врытые в землю,― землянки. Кругом понавыплескано помоев, загажено. На вешалах моталась еще влажная ветошь ― кто-то устроил постирушку. Из отворенной на пяту двери и двух узких оконец ближней землянки сочился жиденький дымок ― печи в избах были ставлены «по-черному», без дымоходов.