Мстиславцев посох

И не в силах стронуться с места, он все глядел потом, не отрываясь, хотя его и толкал кто-то, кричал ему что-то, глядел, как, раздвинув стены, свод наконец упал, как па-али потом, раскалываясь, затейливые, будто пасхальные йца, кокошники и осыпались изразцы закомарных дуг.

Высоко поднялся над обрушенным храмом столб морозной пыли, и был он красен зловеще ― то ли от красной пелены, вдруг застлавшей глаза дойлида, то ли от искрошенной плинфы и цемянки.

Мурали, которых обрушение смело с горы, с разинутыми ртами, обезумевшие, ринулись к развалинам, и голосов отдельных не было слышно, а только глухой стон.

На развалины первым вскочил Степка. Простоволосый, растерзанный, силился он сдвинуть большой, посеченный трещинами кусок купола, на котором виднелось ярко-лазоревое блюдце покраски.

Степке на помощь бросился Петрок, еще несколько человек. Искали засыпанного Калину.

— Филька где? ― спросил у Степки Петрок. Степка беспомощно оглянулся.

А дойлид Василь все стоял, пошатываясь, на том же месте, перед папертью.

— Что ж это, господи? ― шептал он.

И он не испугался, не отшатнулся, когда возник перед ним как посланец возмездия за неведомые грехи иконописец Лука.

Трясущимися руками поднял Лука подкатившийся едва не к самым ногам дойлида Василя обломок раскрашенного синькой кокошника.

— А-а, душегуб! Ляхам продался! ― захрипел старец и бросил камень в дойлида.

И тут Амелька подскочил к Василю Покладу.

— Каменьями нечистика! ― крикнул Амелька и тоже бросил камень, прямо дойлиду в грудь.

И так как Василь Поклад не упал, а продолясал стоять, шевеля меловыми губами и глядя куда-то прямо перед собой, люди всю свою темную ярость и страх обратили теперь на этого человека. И еще камни полетели в дойлида, и Василь Поклад упал.

— Не он это, не он! ― крикнул тогда Петрок отчаян-но, бросился к дядьке Василю.

Но слабый непонятный крик хлопца потонул в гуле мужицких голосов. Петрока оттолкнули, затерли, он испугался этой беспощадной круговерти, этого мелькания серых свит, шубеек, запорошенных пылью потных бородатых лиц.

— Стойте, православные! ― раздался вдруг сильный возглас.― Стойте!

Перед толпой, заслоняя упавшего дойлида, стоял всклокоченный и гневный поп Евтихий с поднятым над головою золотым блистающим крестом.

Толпа смешалась.

— Ну кто посмеет бросить камень в святой крест, антихристы? ― грозно крикнул поп Евтихий, смиряя злобный гул.

ОТКАЗ ДОЙЛИДА

На исходе третьей недели дойлид Василь поднялся. Ничего уже не болело у него, а была лишь слабость во всем теле и непривычная пустота в голове ― ни единой мысли, никаких желаний. Он вставал по утрам, потому что так делали все, и было нехорошо валяться в постели, когда уже ничего не болит, нехорошо перед хлопотуньей сестрой и перед паробком, который громко, бодрясь, покрикивал во дворе на дуревшую от безделья лошадь.

Почти никто теперь не навещал дом дойлида, лишь раза два, еще когда Василь метался в горячке, срывая с себя повязки и примочки, приходил отец Евтихий. И, узнавая его, порывался с постели навстречу, казнился перед попом:

— Хотел как лепей, батюшка,― бормотал дойлид,― чтоб светло и украсно, без члененья храм, дабы высь была, не давило... А надо б столпы, и на них верх утвердить. Ох, вижу, все теперь вижу и ведаю. Бес попутал, гордыня... А Калина... Ох, Погубитель я! Батюшка!

— А ты терпи, терпи, раб божий, смири гордыню-то,― отвечал поп, внося еще большее смятение в истерзанную сомнениями душу дойлида.

И тогда спешила к брату Маланья. Горбунья с ворчанием укладывала, укрывала Василя.

— Не ты, Василе, виною,― утешала она.― Уж я узнавала у майстров. Бают, что не без вражьей руки дело обошлось.

Дойлид переводил взор на отца Евтихия, и поп кивал согласно.

— А ты б не набирал в голову черных дум,― говорил поп.― Бог даст, еще и украсней возведем храм. Ты поднимайся, все ладно будет.

И Петрок словам таким дивился ― ведь сам видел, как разбирают стены обрушенного храма, везут санно, что к Ильинской церкви, а что к обители Никоновой. Но не хотел Петрок осуждать попа Евтихия ― в утешение хворому говорил тот неправду. Горбунья бы сказала ― то святая неправда. Одного боялся Петрок ― вдруг у него спросит дядька Василь: «Что с храмом?» Как отвечать? Неправды не хотел Петрок, а правда не крепко ли тяжела окажется дядьке Василю.

Но дойлид Василь ни о чем не спрашивал, и все тревожней поглядывала на брата горбунья. Петроку она сказала:

— Ты ужо будь с ним, соколик. А я тебе гостинчика расстараюсь. Ох, один на один остался со своей бедою Василька, все от пего отринулись. Во и купец Апанас глаз не кажет.