Мститель

Дом Топклиффа был менее чем в форлонге от Гейтхаусской тюрьмы, не более минуты пешком по мощенным булыжником улицам Вестминстера. Он крепко держал Кэтрин под локоть, почти волоча ее за собой, и ей не оставалось ничего другого как последовать за ним. Кроме того, ей действительно хотелось увидеться с Энн Беллами, чтобы выяснить правду о поимке отца Саутвелла.

Пинком Топклифф распахнул огромную дубовую дверь и втащил ее в мрачную прихожую. Появилась служанка.

– Где госпожа Беллами? – прорычал он.

– В своей комнате, хозяин.

– Хорошо, приведи ее в гостиную и принеси пряного вина.

Казалось, Топклиффа забавляло то, как он вел Кэтрин по темным коридорам своего дома. Ей подумалось, что после шести лет поисков арест отца Саутвелла видимо улучшил Топклиффу настроение. Но Кэтрин не поверила в его напускную приветливость; она знала, что это за место, ведь когда-то и ее супруг был здесь пленником. Этот дом пользовался дурной славой: Топклифф устроил в нем личную пыточную. Только здесь, не считая Тауэра, разрешалось держать дыбу, чем Топклифф необычайно гордился. Именно сюда сначала поместили отца Саутвелла, а после перевезли в Гейтхаусскую тюрьму. В воздухе повеяло болью и смертью.

Топклифф притащил ее в удивительно уютную комнату, с кушетками, подушками и портретами на стенах, на одном из которых была изображена сама королева, а на других, как показалось Кэтрин, члены семьи Топклиффа. Он оставил ее здесь и закрыл за ней дверь.

Несколько минут спустя вошла Энн Беллами. Первое, что заметила Кэтрин, так это то, насколько она стала хуже выглядеть по сравнению с днем их последней встречи. Из-за огромного живота ее беременность теперь было невозможно скрыть, но сама Энн была измождена и истощена так, словно не ела неделю. Голова Энн была опущена, и, когда их взгляды на мгновение встретились, она тут же отвернулась так, чтобы больше не видеть глаз Кэтрин.

Кэтрин заметила, что пальцами правой руки Энн раздирала кожу на тыльной стороне левой ладони так, что кровь сочилась из раны, стекая по пальцам. Лицо Энн тоже было исцарапано, а волосы спутаны, как у бродяги.

– Энн, позволь мне обнять тебя. – Кэтрин шагнула к ней, но Энн сжалась и замерла. Казалось, что она – не из крови и плоти, а из холодной неподвижной глины. Кэтрин обняла ее за плечи, но Энн рывком высвободилась из ее объятий.

– Энн, Энн, что они с тобой сделали? Что они тебе сделали?

– Ты говорила: доверься Господу, все так говорили. Доверься Его проведению. Где был Господь, когда Он был мне так нужен? – выпалила она.

– С тобой это сделал человек, а не Господь.

– Где ты была? Ты, моя семья… вы все одинаковые.

Кэтрин отшатнулась. Эта женщина больше не была той искренней, преданной подругой во Христе, которую она знала.

– Нет, Энн, мы не такие, как Топклифф.

– Ты бросила меня в его руки.

– Энн, ты находилась под арестом. Я ничего не могла сделать. И никто бы не смог.

– Ты не защитила меня. Никто из вас меня не защитил.

– Пожалуйста, Энн.

Она зажмурила глаза и скривила губы так, словно бы вспомнила что-то страшное.

– Где ты была, когда…

– Когда что, Энн?

Она резко отвернулась.

– Ничего.

Кэтрин снова попыталась обнять ее. На этот раз сопротивления с ее стороны не последовало.

– Расскажи, кто с тобой это сделал? От кого у тебя ребенок?

Энн вцепилась в свои волосы и принялась чесаться так, словно у нее вши.

– Нет никакого ребенка. Я девственница.

Она накрутила на пальцы прядь волос.

– Выслушай меня. У тебя будет ребенок, и я должна увести тебя туда, где о тебе будут заботиться. Ты должна хорошо есть, тебе нужно много спать.

Энн снова оттолкнула ее. Теперь она посмотрела Кэтрин прямо в глаза. Ее губы презрительно скривились.

– Он называет меня своей кобылой, говорит, что он – мой жеребец, и теперь мое чрево гниет.

В дверях появилась служанка, пухлая женщина с лучистой улыбкой, и принесла вино. Она с опаской взглянула на Энн, затем поставила вино и бокалы на маленький столик. Кэтрин подошла к ней и остановила, потянув за рукав.

– Что здесь происходит? Что случилось с этой леди?

Служанка резко выдернула рукав из рук Кэтрин, улыбка мгновенно слетела с ее лица.

– Леди? Да уж скорее грязная потаскуха. Хорошей же она будет матерью! Не поймешь, то ли рожает, то ли беснуется. Если хотите знать, то уж лучше ей умереть, да и ее отродью тоже. Безнадежное дело, госпожа.

– Что с ней сделали?

– То, что и должны делать со всеми папистами. Попытались наставить на путь истинный. Господин Топклифф не виноват, что она – папистская шлюха. Вините нечистого и всех его демонов за ту мерзость, что они поселили в ее душе. Ею завладел инкуб. Я давала ей огуречник и морозник, чтобы она очистилась, но уж лучше бы ее заковали в кандалы. Только вчера господин Топклифф возил ее в Ньюгейтскую тюрьму навестить мать, где та сидит за государственную измену. Так эта неблагодарная грязная тварь начала вопить, пинаться и плеваться своей папистской желчью.

– Я хочу забрать ее отсюда. Ей нужен уход.