Мстители двенадцатого года

Вошли в избу, щурясь после уличной теми, морщась от вольно плавающего от красного угла к порогу табачного дыма. Сашку тепло приветствовали, разогретые вином, отвели место за столом, наполнили глиняную кружку.

– Торговать метишься? – стали расспрашивать. – Купчина из тебя исправный. В убыток не торгуешь.

– Верно сказано, – не в шутку, а всерьез ответил Фигнер. – Я за каждого своего солдата не меньше десятка у врага беру. Всем бы так, давно уж изгнали бы бесов из пределов наших, а то и могилы их конями затоптали.

Алексей присматривался к нему. И все больше убеждался, что попутчик получается надежный. Неприятный человек, ночевать с ним под одной крышей, может, и не очень удобно, а вот рядом в бою, в походе, в любой беде – надежно и без опаски.

Буслаев, не сводя глаз с Алексея, все ближе к нему мостился, раз за разом меняя свое место на лавке. И, когда коснулся плечом плеча, судорожно шепнул, боясь отказа:

– Алексей Петрович, можно мне с вами? Обещались.

Алексей повернулся к нему, спросил удивленно:

– А почему нет? Вы, корнет, показали себя смелым бойцом, исправным офицером, достойным доверия.

Буслаев просиял и лихо опорожнил стакан, причмокнув последним глотком.

– Еще стакан, корнет, и придется вам остаться в эскадроне, вместо меня.

Буслаев поморгал, длинно выдохнул и согласно закивал. А у Алексея с Фигнером пошел разговор о деле.

– Первое требование, – говорил Фигнер, набивая трубку, – каждый в вашей партии должен говорить по-французски. И не только в тылу. Как надел чужой мундир, так свой язык враз запамятовал. Офицерам, Щербатой, особый наказ: помнить с первой минуты, что они рядовые, никаких вольностей. Французы до этого щепетильны весьма и внимательны.

Алексей соглашался, он и сам так же думал. Вот только как с Волохом быть? Ведь не отвяжется, одного без себя не отпустит. А по-французски всего два слова знает: «мусью» до «Бонапартий». Последнее слово непременно с прибавлениями уж вообще сугубо русскими. От такого француз с коня падает. И долго не встает.

… Ночь между тем вошла в свою середину, стала близиться к утру. Бравые гусары уже кое-кто улегся на свободной лавке, а кое-кто, без церемоний, на полу. Разговоры стали стихать, превращались в длинные зевки да короткие междометия.

– Скоро светать станет, – сказал Фигнер. – Задержался я из-за вас. Да не сетую. От души желаю, чтобы предприятие ваше как лучше удалось.

– Благодарю, подполковник.

– Ежели какая промашка случится, я вам один адрес назову. Там мои люди. Укроют, помогут. Можно им полностью довериться.

Алексей еще раз убедился, что Давыд хорошо ему подсказал.

– А кто такие?

– Поджигатели и мародеры, чернь.

– Что ж у вас, подполковник, с ними общего?

Фигнер взглянул на него внимательно.

– Общее у нас большое: ненависть к поработителю родины нашей. – И кроме внимания и строгости в его взгляде показалась Алексею глубокая тоска и скорбь.

– Однако не следует ли нам вздремнуть до света? – Фигнер сладко потянулся. Оглядел избу – не то что лечь, ступить некуда. – Пойдемте, поручик, я вас определю.

За его коляской громоздилась крытая фура. Фигнер откинул сзади полог.

– Постойте, засвечу.

Выглянул с огарком свечи.

– Пожалуйте, сударь. Не обессудьте, шелкового белья на постели не имеется.

Алексей забрался в фуру: целый склад хорошего товара. А в углу, с краю, тугая перина с подушкой в изголовье и громадная овчина одеялом.

– Прекрасно! А вы как же?

Фигнер беспечно повертел пальцами у виска.

– Не беспокойтесь. Я в коляске прекрасно отдохну.

Алексей лег, блаженно вытянулся, натянул на себя до подбородка пахучую овчину, закрыл глаза. Но сердце и голова его еще долго, несмотря на легкий хмель, оставались открытыми. И для непростых дум, и для тревожных чувств.