– Благодарствуй, батюшка. Однако шпага мне по чину и по строю не положена.
– Знаю. В бой с ней не скачи. Пущай, сынок, в обозе за тобой ездит. Мне так спокойнее будет. И матушке утешнее, она в эту шпагу верит.
Алексей обнял отца, его худые плечи, дрожащие от сдерживаемого плача. Сам едва сдерживая слезы.
– Француз, он хлипкий, Алеша. Он в залах шаркун, ты его не опасайся, смело бей.
Храбрился старый воин, не шибко старый еще отец. Он не француза-шаркуна боялся. Он боялся сына потерять, радость и опору в старости. Что ж, дворяне издавна – служивые люди. Им вольная воля, когда мир и согласие с другими державами, а коли грянула гроза – отдай свою жизнь смело и без сожаления. С гордостью и честью. Для того и держит тебя государь.
– Матушка знает? – у Алексея дрогнул голос.
Отец, чтобы сгладить волнение, хрипло рассмеялся:
– Она, поди, решила, что Бонапартий на нас войной пошел из-за того француза, что я со двора турнул. Под зад ему. – Отец замолчал, стал серьезен. – Вот и вы, добры молодцы, турните супостата. Саблей в брюхо, коленом под зад. Послужите государю, обороните отчизну.
Двери распахнулись, влетела княгиня. В слезах, с распахнутыми руками. Обхватила сына, прижала к себе, словно решила никому не отдавать. Была бы в своей воле, так и заголосила бы по-простому: «Не пущу!» Жадно целовала, мочила лицо обильной слезой, лихорадочно шептала: «Алеша, Алеша…»
– Матушка, – отец положил ей руку на голое розовое плечо, сказал и мягко, и твердо: – Матушка, он не токмо сын твой, он сын отчизны, воин ее. Благослови и отпусти с миром, жди с победой.
Княгиня прерывисто всхлипнула, дрожащей рукой перекрестила сына:
– С Богом!
Алексей поцеловал ей руки, с болью заметил, как от этой минуты молодое лицо матушки стремительно начало приобретать черты, более свойственные ее годам. Понял: молодость уходит не временем, а испытаниями. Болью и тревогой.
– Волох! – крикнул Алексей в распахнутое окно. – Седлай!
– Постой, Алеша, – придержал его отец. – Я сам.
– Оседлаешь? – удивился Алексей.
– Распоряжусь. – Отец, бережно приобняв княгиню, вышел вон.
– Матушка, что он задумал?
– Сюрприз приготовил, – слабо улыбнулась Наталья Алексеевна. – Теперь узнаешь. – Она быстро вышла, прикрывая глаза ладонью.
Алексей кинул прощальный взор, расставаясь со своей обителью, надеялся сохранить ее в благодарной памяти. Шагнул было к порогу, вернулся, взял с бюро статуэтку, покачал в руке и ахнул ее головой об край стола…
Алексей вышел на заднее крыльцо. Чуть в стороне, под старыми липами, Волох, уже верхом, придерживал его лошадь, а рядом с ней приплясывал в нетерпении тонкими ногами гнедой красавец жеребец. Горбоносый, с большими пугливыми глазами, с волнистой короткой гривой, больше похожий на трепетного оленя, чем на строевого коня. Отец стоял поодаль, любовался.
– Это кто? – с восхищением выдохнул Алексей.
– Это Шермак. Это тебе мой подарок, по случаю производства в чин. Хотел его в полк послать, да тут ты сам кстати пожаловал. Бери, Алеша. Шермак тебе послужит.
– Шермак? – Алексей припомнил. – Любимый конь Суворова так звался?
– Именно. – Отцовские глаза то ли слезились, то ли, смеясь, светились. – Сам пестовал, сам выезжал. Гордый, но послушный. Плетью не понужай, только словом.
Алексей подошел поближе, протянул руку. Шермак доверчиво потрогал ее мягкими теплыми губами, шумно выдохнул в ладонь.
– Хорош? – спросил отец. – А резов-то! Ну, сам увидишь. Береги его, Алеша, и он тебя сбережет.
Резво прискакала Оленька. Запыхалась, раскраснелась, растрепалась, разметала ленты и локоны. Ровно кто за ней гнался. Глаза горят восторгом и бескрайним детским любопытством.
– Алеша! Мари приехала! Побежали!
Волох сумрачно, с сочувствием посмотрел им вслед.
– Ваше сиятельство, – спросил он отца, – как дальше будем? Пора ведь, служба ждать не любит.
– Веди лошадей за ворота, – вздохнул князь. – Веселого боле не будет. А хорош конь?
– Еще как хорош-то. Под самую стать господину поручику.