Муайто

Вот теперь можно было прокрасться обратно наверх к завалу и наконец-то поесть. А то уже весь на слюну изошёл.

С тушкой крысуна разделался быстро, оставив лишь обгорелую шкурку да несколько самых крупных косточек. Всё остальное, даже большую часть хвоста с лапками, без всякой брезгливости смолол на раз, порадовав давно уже бунтующий желудок. Черепушку, оставив лакомство напоследок, тоже не обошёл вниманием, расколов и выколупав из неё запечённый мозг зверушки весь до капли.

Всё, что осталось, зашвырнул подальше от себя. А то, наверняка, вскоре на запах ещё и всякая мелкая живность понабежит. Устроят тут ещё возню с драками за объедки.

Жалко, конечно, что копун такой небольшой. Насытиться таким невозможно. Но, по крайней мере, пока ел, малость полегчало, потому как состояние крайней нервозности и напряжённости чуть отступило.

Ещё достаточно много времени Муайто провёл в засаде. Даже ноги затекли от долгого сидения. Несомненно, если кто сюда и направлялся, уже давно бы добрался, хоть как-то выдав себя. Похоже, никто не заметил призывного пламени костра, а значит, и присутствия в горах орка. Можно идти устраиваться на ночлег, чтоб хоть немного отдохнуть.

Силы ему завтра ещё понадобятся, а чутко по-волчьи спать в пол-уха Муайто умел. Не должен совсем уж опасность проморгать.

Вот только никакой сон, пусть даже самый поверхностный и самый чуткий, не хотел приходить на помощь уставшему орку. Хотя в обычной жизни, стоило Муайто чуть перекусить, как глаза сами начинали слипаться даже посреди белого дня. Он потому и обедать не любил, дабы сонливая леность делам дневным не препятствовала. С утра чего заглотил и весь день, как рогач по степи — на ногах и вприпрыжку. И лишь на ночь можно позволить себе пузо до отказа набить да спать завалиться.

А тут вроде и поел, но сна ни в одном глазу. Только и остаётся, лёжа на ветках, в звёздное небо пялиться да стараться о подлой смерти Туаковой дочки не думать.

Когда Муайто учился, шаманы говорили, что каждая звезда — это такое же светило, как и то, что и над их миром висит, свет, тепло и жизнь даруя. Шаманам, конечно, виднее, но Муайто больше нравилось слова отца вспоминать, когда тот сажал его, ещё совсем малька, на колени да рассказывал, что огни над головой — это яркие духи предков, с честью в боях погибших. Мол, доблесть и отвага позволили им миновать Туманные Пределы и вознестись над миром, чтоб за потомками приглядывать да о себе напоминать.

И когда отец из похода дальнего не вернулся, Муайто чуть не каждую ночь перед сном в тёмное небо всматривался. Всё надеялся угадать, в какой из этих мерцающих огоньков отец превратился. Так и засыпал порою, на звёзды глядючи. Один раз по осени даже знатно застудился, насилу его потом выходили. Ох, и болел же он. Только и помнил сильный жар, от которого всё тело ломило, да ласковые руки матери, дни и ночи тогда возле Муайто просиживающей.

У Триски руки тоже ласковые. Но только от материнских прикосновений Муайто всегда казалось, что душа и тело его словно размякают, наполняясь привносимыми нежностью и покоем.

Руки же Триски, хоть и лаская, покоя лишали напрочь, лишь тревожа да возбуждая. Ещё и так, что порою казалось, если не сам Муайто, то зачинатель его точно лопнет от напряжения и переполняющего его желания. И даже если не наяву такие ласки происходили, а во сне, у парня всё взбухало и каменело. Хоть не поднимайся с постели поутру, чтоб не смешить окружающих воспрянувшим естеством.

В нынешних обстоятельствах Муайто и от такого сна не отказался бы. Одна лишь Триска была способна отвлечь его от любых самых грустных и тревожных мыслей.

Да вот только вместо ласкового взора красавицы представлялся Муайто сейчас совсем иной, наполненный горестной печалью и, возможно даже, упрёком, а то и презрением. И от того нутро охотника наполнялось не благостным томлением, а гадко-жгучей тоской и терзаниями. Выть хотелось и рычать от невозможности исполнить обещанное. Обязан он, пусть не спасти детей, так хоть отомстить за их муки подлым коротышкам. Иначе и возвращаться незачем — не посмеет он подойти к Триске. А уж про близость с ней и говорить нечего. Да что Триска, тут уж и вовсе хоть в становище не возвращайся. Хуже всего для орка — прослыть брехливым пёсом, слово своё не сдержавшим. Уж лучше совсем обещаний не давать, чем, дав их, не выполнить.

Ну и какой тут, спрашивается, сон, когда в душе так мерзко и погано?

От тягостных мыслей орка отвлёк негромкий стук камней, донёсшийся с низу. Он едва не вскочил со своей лежанки, вовремя сдержав порыв и начав подниматься медленно и осторожно. Ещё бы сердце, что взбудоражено забухало и затрепыхалось в груди, как-то успокоить и унять.