Мучение любви. Келейные записи

Но вот беда! Теперь все чаще в наших обителях при самом уже их устроении (как правило, на «пустом месте», то есть хотя и на древних монастырских развалинах, но при полном отсутствии преемственности духовного опыта от прежних поколений монашества, при самосмышленом представлении о путях и особенностях монашеской жизни), с самого начала задается весьма странный, болезненный и далекий от истины «запев», какой-то крайне фальшивый «тон» и какой-то нервный ритм. Часто вся эта «музыка» напоминает меланхолический джаз, расслабляющий и в то же время услаждающий страстные струнки души: то убаюкивающий, то неожиданно всплескивающийся самыми резкими, будоражащими страсти звуками, то унылый, то безумно хохочущий. Эта странная «мелодия» опьяняет, будто «подкашивает ноги», парализует волю и в то же время навевает какую-то эйфорию, какую-то странную игривость настроений. Вместо того чтобы подавить и побороть свое индивидуальное, бежать от актерства и отсебятины, люди начинают, наоборот, подчеркивать свою особость, самость, нарочито выпячивать все свои странности и необычности, пытаются опять же играть роль человека интересного, оригинального, неординарного. Братство начинает напоминать не людей, отвергшихся себя и ищущих лишь Божиего, но «богемное сборище», какое бывает в разного рода салонах художников или актеров, где все кривляются и пытаются изо всех сил выглядеть пооригинальнее и «позаковыристее». И часто человек, неопытный в распознавании православного настроя, принимает эту странную «балагурную», «балаганную» атмосферу, эту «поэтически-романтическую» развязную настроенность за дух истинного христианства и даже за непосредственность и простоту, свойственные настоящему монашеству.

Но нет и нет! Это не то, далеко не то, что есть на самом деле простота и нелукавствие! Быть простым, быть самим собой, сорвать все лживые маски и личины со своего ветхого человека – это вовсе не значит «распоясаться» и выказать себя во всем своем «своеобразии-безобразии»; наоборот, усиленно сдерживать себя, налагать узду на многие свои действия, на слова и поступки, всячески запрещать себе какое-либо самовыказывание и обращающее на себя внимание других поведение. Но тот дух как дурман, как висящий в воздухе наркотический дым. Стоит только человеку войти в эту атмосферу, он сразу же испытывает расслабление, в голову ударяет какая-то теплая, сладкая волна «бесшабашности», тут же пьянит, разнеживает, одурачивает. Это все тот же «дух дерзости», о котором в книге аввы Дорофея говорится, что он подобен сильному жгучему ветру, который портит всякий плод на деревьях, и что дерзость есть мать всех страстей, она изгоняет благоговение, отгоняет страх Божий и рождает пренебрежение[50]. Но он же есть и тот самый дух мира, стиль жизни, который избрало и полюбило падшее человечество, это то же жаркое, ядовитое, распаленное похотью дыхание, смертоносное пламя, исходящее из пасти дракона – мира, отвергшего своего Творца, поклоняющегося диаволу, пляшущего под его «музыку».

Но если хотим спастись, то прежде всего должны воспротивиться этому губительному, расслабляющему и дурманящему «пению сирен». Нужны совсем другие звуки, «боевая дробь» – трезвая, мужественная, смиренная «песнь отцов». Эту музыку надо слышать, ее прочувствовать, ею ободриться, под ее звучание жить и воинствовать, ее держаться. А от той, слащавой, пьяной,– бежать, как от ядовитой змеи.

Непростая «простота»

Старцу о. Леониду не нравились, как он в одном письме выразился, ученаго штиля политика и душевнаго человечества художественное сообращение. «Ребята! за что купил, за то и продавай»,– говаривал он своим ученикам, научая их держаться простого, открытого, непринужденного обращения, в котором бы не было ничего поддельного или затаенного.

«Если бы ты был, яко апостол, простосердечен,– сказал он однажды приближенному своему ученику,– если бы ты не скрывал своих человеческих недостатков, не притворял бы себе особенного благоговения, ходил бы не лицемерствуя,– то этот путь ближайший ко спасению и привлекающий благодать Божию. Непритворство, нековарство, откровенность души,– вот что приятно смиренному сердцем Господу. Аще не будите яко дети, не внидете в Царствие Божие[51]»[52].