Мученик

— Огонь в камине слишком сильно разгорелся, господин Шекспир. Конечно, я расскажу вам все, что смогу. Я не хотел скрывать что-либо от вас или от господина секретаря. Но прошу вас меня извинить, ибо сейчас мне нужно заняться камином. — Он повернулся к двери и позвал: — Кэтрин!

Кэтрин вошла в комнату, взгляд ее глаз был пронзительным.

— Кэтрин, пожалуйста, притушите огонь. Мы того гляди поджаримся.

Шекспир бросил на нее испытующий взгляд, словно бы спрашивая, неужели и она считает, что в комнате слишком жарко, затем произнес:

— Мне нравится тепло, идущее от камина, миссис Марвелл. Может, у господина Вуда потливость?

— Господин Шекспир, уверена, в следующей жизни вы насладитесь жарой в полной мере. А теперь позвольте мне немного притушить огонь. — Кэтрин подошла к камину и попыталась уменьшить пламя.

Шекспир понаблюдал за ней, затем повернулся к Вуду. Джон заметил, что он тоже не сводил с гувернантки взгляда, который, как показалось Шекспиру, мало походил на то, как хозяин смотрит на прислугу.

— Что вы говорили?

— Мне хотелось бы помочь вам.

— А теперь что касается вас. Вы числитесь в Компании книжных издателей?

— В действительности я являюсь членом совета. Да, я работаю в Стейшнерз-Холл. Я много лет трудился не покладая рук, чтобы заработать право носить одежду члена гильдии.

— И ваша католическая вера никогда вам не мешала? — Это был выстрел на удачу, основанный лишь на том, что в комнате висела картина с изображением Девы Марии, и Шекспир почувствовал, что ему неловко задавать этот вопрос, и все же он хотел получить ответ. Вуд застыл, словно ледяная статуя.

У Кэтрин душа ушла в пятки. Она повернулась от огня к ним, замерев с кочергой в руке.

— Господин Шекспир, почему вы об этом спрашиваете?

Шекспир был захвачен врасплох. Нахмурив брови, он уставился на нее.

— Миссис Марвелл?

— Вас пригласили в этот дом, поскольку вам нужна была помощь, а вы выведываете вещи, которые не связаны с тем, что вам нужно. Это так работает Уолсингем?

— В этом доме, миссис, я ищу правду. Полагаю, здесь что-то скрывают.

— Вот, значит, какова благодарность за радушный прием?

Шекспир снова обратился к Вуду.

— Ваша гувернантка остра на язык. Удивлен, что вы доверяете ей своих детей.

— Я о ней весьма высокого мнения, господин Шекспир.

— А вы не задумываетесь о своей шее, отвечая на мои вопросы? Вы бы смогли отказаться от своей веры?

Разум Вуда был в полном смятении. Неужели у этого агента Уолсингема есть какие-то сведения о его религиозных убеждениях, или он просто догадался? Может, лучше просто признаться или попытаться уйти от ответа, как учили иезуиты? Снова Кэтрин храбро вступила в беседу.

— Господин Шекспир, я бы не отказалась от своей веры. Я — католичка и горда этим. Но, тем не менее, я законопослушная верноподданная Ее величества королевы. Правда, я боюсь, что быть просто верноподданной не всегда достаточно, не так ли? Разве отец Эдмунд Кэмпион не молился за нашу королеву, когда ее люди рвали его плоть, словно дикие псы?

Ее слова жалили. Именно это противоречие в его работе не давало Джону Шекспиру спокойно выполнять свои обязанности. Он хорошо это понимал, но не мог избежать этого. Все же он знал, что огонь используют для того, чтобы запалить костер, и что эта реформация была на руку тем, кто насаждает на английских берегах пытки и кровопролитие.

— Похоже, господин Шекспир, вам нечего сказать.

— Рад слышать, что вы законопослушная верноподданная короны, миссис Марвелл. И я подразумеваю, что вы считаете Ее величество верховным главой англиканской церкви и отдадите жизнь, чтобы защитить ее от иностранных правителей или самого папы римского. Я не спрашиваю, ходите ли вы в церковь, как того требует закон, потому что считаю это вашим личным делом и делом вашего прихода. Я не собираюсь копаться у вас в душе, хотя другие, возможно, и захотели бы. Но, — и тут он обратился к Вуду, — я бы на вашем месте не стал лгать. Если вы знаете, где могли напечатать этот листок, или вам даже известно его содержание, вы мне расскажете. И уверяю вас, что лучше сделать это сейчас и мне, чем тем, кто может прийти после меня. Вы понимаете, о чем я говорю, господин Вуд?

Голос Шекспира был холоден как норвежская зима, но это было проявлением гнева пополам с яростью; он злился на то, что позволил вовлечь себя в этот дурацкий спор с Кэтрин Марвелл. Он вдруг понял, что ему симпатичны эти люди. Томас Вуд был хорошим человеком. А что до Кэтрин Марвелл, то что-то в ней волновало его. Злился он еще и потому, что они могли оказаться в руках более решительных чиновников.

Вуд заметно дрожал.