Мученик

Вонь в укрытии была непереносимой, на первых порах Коттона тошнило так, что желчь обжигала ему горло. Размером укрытие было всего пять квадратных футов и семь футов в высоту. Внутри из удобств была только холодная каменная скамья да бадья с водой и кружкой. Коттону показалось, что воздух затхлый и почти не циркулирует. Как ему здесь дышать, если придется остаться в укрытии на какое-то время? Он впервые оказался в такой кромешной темноте. Так темно не бывает даже в безлунную ночь; он открывал и закрывал глаза и не ощущал разницы. Вот как выглядит изнутри могила, подумал он. Наверное, то же испытал и Иисус, когда восстал из гроба. При этой мысли ему вдруг стало стыдно, и он постарался больше об этом не думать. Да как он смеет сравнивать собственное положение со страданиями Мессии?

Коттон попытался успокоиться, дышать реже, чтобы воздуха хватило на более долгий срок. Он выпил немного воды, принялся считать секунды, затем — минуты. Из минут сложился час, затем еще несколько часов. Отовсюду он слышал грохот и треск дерева: люди Топклиффа отдирали и разбивали обшивку стен и доски пола. Он знал, что должен сидеть тихо, как мышь. В какой-то момент персеванты оказались совсем рядом, смеясь и отпуская шуточки, изрыгая проклятия и угрозы. Неужели им не слышно, как колотится его сердце?

— Выходи, папистский пес, — кричал один. — От тебя несет, как из выгребной ямы!

Они рассмеялись, и один из персевантов, находясь всего лишь в двух футах от него, под улюлюканье остальных уселся на сиденье стульчака и принялся тужиться. Коттону показалось, что смрад удвоился. У него на языке крутились одни и те же слова, но он не произносил их вслух:

— Fiat voluntas dei, fiat voluntas dei, fiat voluntas dei… Да исполнится воля Божья.

Спустя шестнадцать часов Топклифф привел еще один отряд, а остальных отправил спать. Но сам остался. Он пробудет здесь всю ночь. Грохот и треск, звук разрезаемых гобеленов и разбиваемого стекла не утихал до рассвета. Утром Топклифф послал за двумя каменщиками. Когда они прибыли в разоренный дом, он приказал измерить все стены и перекрытия, чтобы найти потайные полости. Несколько часов они измеряли дом, спорили и чесали в затылках. Им даже показалось, что они нашли тайник. Когда люди Топклиффа ломали стену, она чуть не рухнула, и пришлось бежать за подпорками, чтобы не дать стене упасть. Наконец им удалось проломить в стене дыру, но за ней оказалась кладовая. В гневе Топклифф отослал каменщиков прочь, так и не заплатив. В ответ на их возмущение он сказал, что их счет оплатит леди Танахилл.

На вторую ночь Топклифф отослал своих людей, оставив нескольких охранников снаружи и одного в большой зале.

— Я вернусь на рассвете, — сказал он графине. — Даже не пытайтесь вывести его из дома.

Коттон забылся беспокойным сном. Часы шли, и он не знал, день сейчас или ночь. Сидя на скамье, он прислонился к стене, опасаясь, что захрапит или заговорит во сне. Коттон дрожал от холода, но это его не особенно волновало, ибо в иезуитских колледжах его научили терпеть лишения. Голод разъедал ему внутренности, но и это было не в новинку, ибо он часто постился. Проведя не один час в молитвах, Коттон в подробностях представил себе то, что с ним произойдет, если его поймают. Выдержит ли он мученическую смерть? Многие сдавались и называли имена своих друзей. Были и те, кто и на дыбе не молил о пощаде и ничего не говорил своим мучителям, но большинство не выдерживало. К какой группе примкнет он? Легко и приятно жаждать мученической кончины, когда тебе это не грозит, и совсем другое дело, когда вероятность такого исхода слишком велика.

Пребывание в полной темноте обострило его слух и осязание. Ему казалось, что он слышит в доме каждый звук. Скоро он научился бесшумно передвигаться по своему тесному укрытию, ощупывая кирпичи. Слава богу, его обоняние притупилось, и он больше не ощущал зловония, проникающего из уборной, или от своих собственных экскрементов, место которым он отвел в одном из углов убежища.

В эти бесконечные часы ему больше всего хотелось увидеть свет и чего-нибудь почитать. Он утешался мысленным чтением Библии.

А потом Коттон начал составлять письмо. Это было бескомпромиссное письмо к воображаемому заключенному. Быть может, к Филиппу, графу Танахилл, с которым он не был знаком и который сейчас томился в Тауэре, приговоренный к смерти за измену; или к другим святым братьям из ордена иезуитов, таким как Кэмпион, который был здесь до него и претерпел жестокие страдания, или к тем, кто еще придет; возможно, к своему другу и спутнику в этом путешествии, Генри Гарнету, который теперь находился на свободе где-то за пределами Лондона; или, быть может, к самому себе, чтобы убедиться еще раз, что на все воля Божья и что Господь поможет ему все преодолеть.