Мученики ленинградской блокады. На краю жизни

Но тайная надежда до сих пор не покидает меня: а вдруг Елизавета Матвеевна ошиблась и на последнем нашем уроке осенью 1941 года был не Витя…

Светлана Магаева

НА КРАЮ ЖИЗНИ

_______________________________________________

БАБУШКА МАРИЯ НИКОЛАЕВНА

июнь — декабрь 1941

Мария Николаевна Алексеева, несмотря на преклонный возраст, осталась в Ленинграде и вместе с другими учителями занималась эвакуацией детей. К началу блокады в нашем городе было около 400 тысяч детей [7]. До этого успели эвакуировать свыше 219,5 тысячи ребят [8].

Мария Николаевна, как и мама, работала допоздна, без выходных, и мы виделись редко, что было весьма необычно, ведь она была моей бабушкой, правда не родной, а названой, но это не имело никакого значения.

В раннем детстве я мучительно страдала от того, что не было у меня бабушки. У многих моих приятелей были, а у меня вот не было. Меня неудержимо притягивали милые добрые бабушки, как бы высветленные серебряной сединой, с лучистыми морщинками, которые сбегались вместе при улыбке и снова разбегались по своим местам; бабушки с тихими голосами, волшебными сказками, вкусными пирожками и сладостями. Они никуда не спешили и всегда были дома, и поэтому их внучатам не надо было прерывать утренний сон и, засыпая на ходу, с трудом удерживая сердитую мамину руку, плестись в ненавистный детский сад. Нет, мне положительно нужна была бабушка, и я с ревом упрашивала маму купить бабушку. Огорченная мама терпеливо объясняла, что они дорого стоят и она не может заработать столько денег, чтобы купить даже самую дешевую бабушку, да и зачем, мол, мне плохонькая, дешевая бабушка, которая и любить-то меня не будет? И добавляла, что я уже большая девочка и сама должна понимать, что бабушки не будет и поэтому нужно ходить в садик, как на работу.

Но мне было четыре года, и понимать я не хотела. Мой рев стал традиционным вечерним спектаклем, который я устраивала по дороге из садика. Как только мы с мамой поворачивали на 18-ю линию Васильевского острова, я громко выводила свое: «Ой, мама, заработай деньги и купи бабушку». В утренней полудреме реветь я не могла и отводила душу по вечерам.

В один из таких вечеров, приближаясь к дому со своим заунывным «Ои-и-и-й, мама...», я особенно громко настаивала на своих правах иметь бабушку. И вдруг послышался приветливый голос за спиной: «Девочка, так тебе нужна бабушка? Хочешь, я буду твоей бабушкой?» Я обернулась и… увидела Свою Бабушку. Я ее сразу узнала. Мне показалось все в ней знакомым: и серебряная голова в белой меховой шапочке «пирожком», и добрые, лучистые, удивительно ясные голубые глаза, и мягкая, милая улыбка. Юбка была необычно длинной, каких никто не носил, разве что сказочные волшебницы.

Она наклонилась ко мне и повторила свой вопрос. Голос был певучий и бархатистый. Хочу ли я такую бабушку?! Перестав реветь, я обхватила ее ноги, прижалась к ней в безудержном восторге и долго не выпускала ее из объятий, боясь, что она передумает. Ну, конечно, именно такая бабушка мне и нужна, только такая. Смущенная мама извинялась за мое нелепое поведение, называя ее Марией Николаевной. Значит, она будет Бабушкой Марией Николаевной.

Мария Николаевна жила неподалеку от нашего дома, в доме 19 на 18-й линии. Она преподавала русскую словесность в средней школе и была отдаленно знакома с мамой, встречаясь с ней на учительских совещаниях. О прошлом Марии Николаевны я, в сущности, почти ничего не узнала.

Поступив на Бестужевские курсы, она почему-то покинула свой дворянский дом и стала жить самостоятельно. Иных подробностей я не знала или забыла их. Она устраивала меня безоговорочно, без каких-либо подробностей и была самой прекрасной бабушкой на свете, несмотря на то что продолжала работать и мне по-прежнему приходилось ходить в садик. Но я смирилась, понимая, что такая великолепная бабушка не работать не может…

В первые месяцы войны мы виделись очень редко. Однако она приходила ко мне, когда начался голод, и приносила чего-нибудь поесть, обменяв на черном рынке «остатки прежней роскоши» (как она говорила) на хлеб, сахар или масло.

Последний раз я видела Марию Николаевну, должно быть, в декабре 1941 года. Ослабев от голода, я уже не вставала с постели и весь день дремала, ожидая маму. Как-то раз, открыв глаза, я увидела бабушку. Она что-то ласково говорила мне, но я не могла понять, что именно. Наконец до меня дошло, что Марии Николаевне удалось достать кусочек масла, обменяв его на колечко. Масло было восхитительно вкусным.

Когда вернулась мама, она решила, что мне все это приснилось. Но на блюдце лежал маленький ломтик масла, а в записочке было сказано, что это мамина доля, а свою мы уже съели. Мама тихо заплакала. Бабушкины гостинцы изредка появлялись и дальше, но Мария Николаевна не будила меня и неслышно уходила, оставляя на столе то кусочек хлеба, то немного крупы с трогательной записочкой…