Мучимые ересями

— Об этом я тоже думал, Уиллим. То, что нам нужно сделать, это… допросить этих черисийцев. Конечно, Шань-вэй — Мать Лжи. Без сомнения, она сделает всё, что в её чёртовых силах, чтобы защитить этих еретиков, дабы они не предали её, открыв её планы и извращения истинным детям Божьим. Но Управление Инквизиции знает, как сорвать маску Шань-вэй и раскрыть скрытую за ней правду. Это будет твоей задачей, Уиллим. Я хочу, чтобы ты лично занялись их допросами. Очень важно, чтобы они сознались в том, что произошло на самом деле, признались в преднамеренной провокации гражданских властей, которые просто пытались мирно выполнять указания Матери-Церкви и своих собственных светских властей. Мир должен ясно увидеть, на ком лежит истинная кровавая вина точно так же, как он должен узнать о порочных практиках и богохульствах, которые эта так называемая «Церковь Черис» приняла и стремится навязать всем детям Божьим во имя своей собственной тёмной госпожи. Искупление душ этих грешников зависит не только от их полного признания и раскаяния, но и от того что, как только истина будет открыта, она окажет мощное воздействие на «общественное мнение» повсюду… даже в Сиддармарке.

Его глаза продолжали сверлить Рейно, и адъютант глубоко вдохнул, успокаивая дыхание. Великий Инквизитор был прав насчёт необходимости исповеди и покаяния, если душа, сбившаяся с пути архангелов, когда-либо найдёт истинное искупление. А Инквизиция привыкла к своей суровой, часто душераздирающей ответственности. Он понимал, что истинная любовь за душу грешника иногда требует, чтобы с телом грешника поступали жестоко. К сожалению, часто бывало трудно проникнуть в эту крепость гордыни, высокомерия и непокорности и вновь привести заблудшую душу, скрывающуюся в ней, к очищающему свету Божьей любви. Но какой бы трудной ни была эта задача, Инквизиция давно научилась её выполнять.

— Как быстро вам нужно это сделать, Ваша Светлость? — спросил он, немного подумав.

— Как можно скорее, но не сию минуту, — пожав плечами, ответил Клинтан. — Пока мои… коллеги не будут готовы действовать открыто, я сомневаюсь, что даже признание самой Шань-вэй будет иметь большой вес для тех, кто уже готов поверить лжи раскольников. И, если быть совершенно откровенным, я жду, что Дачарн, как минимум, собирается выразить всевозможные благочестивые оговорки и протесты при мысли о том, что Инквизиция делает то, что необходимо в данном случае. Так что пока это нужно сделать очень тихо. Держи это внутри Ордена и будь уверен, что даже там ты полагаешься только на братьев, чья вера и верность, как мы знаем, заслуживают доверия. Я должен быть в состоянии представить это свидетельство, когда придёт время, но в то же время нам не нужны никакие благонамеренные слабаки, которые не понимают, что в этом случае слишком много доброты было бы худшей жестокостью из всех, и которые будут мешаться под ногами и препятствовать нашим усилиям.

— Конечно, я согласен с вами, Ваша Светлость, — сказал Рейно. — Однако у меня есть… тактическая оговорка, скажем так.

— Что за оговорка, Уиллим? — Глаза Клинтана слегка сузились, но Рейно, казалось, не заметил этого, продолжая говорить со всё тем же спокойным, слегка задумчивым тоном в голосе.

— Всё, что вы только что сказали о контроле времени, в течение которого эти показания будут обнародованы, кажется мне абсолютно достоверным. Но мы с вами привыкли иметь дело с прагматичными, часто неприятными обязанностями и ответственностью, присущими попыткам вернуть павших к Лангхорну и Богу. Если — когда — мы получим признания отступников, некоторые люди будут удивляться, почему мы не сделали эти признания публичными немедленно. Некоторые из этих вопросов будут совершенно искренними и законными, от людей вне Управления Инквизиции, которые просто не понимают, что иногда спасение грешника — это только первый шаг в борьбе с большим злом. Но будут и такие, Ваша Светлость, кто воспользуется любой задержкой, чтобы дискредитировать всё, что мы скажем. Они будут утверждать, что кающиеся были принуждены, что их признания ненадёжны.

— Без сомнения, ты прав, — согласился Клинтан. — На самом деле, та же мысль приходила и мне. Но как только я об этом подумал, то понял, что волновался напрасно.

— Волновались, Ваша Светлость?