Мучная война

Вернувшись в гостиницу, Николя собрал друзей и изложил им нерадужные перспективы. Оказалось, у каждого уже имелись свои предпочтения. Семакгюс обрадовался, получив возможность продолжить ботанические штудии. Рекомендации господина Жюсье открыли ему множество дверей, и за несколько дней багаж его знаний о тропических растениях изрядно пополнился. Рабуин был готов следовать за Николя, куда бы тот ни приказал. Шевалье де Ластир, полагая, что дело Жоржеля окончательно прояснилось, решил, что нападения на комиссара вряд ли возобновятся, а потому вознамерился покинуть Вену. Он оставит им свой багаж, а сам верхом отправится во Францию, дабы известить Вержена и Сартина об их открытиях. С собой он захватит только личные письма, ибо любые иные, будучи перехваченными на землях империи или подвластных ей территориях, грозят ему опасностью. С таким разумным решением согласились все. Шевалье намеревался отбыть в тот же день. Николя отправился писать письма сыну и Эме, а также дружеское послание инспектору Бурдо, который, как он и предчувствовал, несмотря на уловку Сартина, явно досадовал, что не смог принять участие в поездке. В два часа дня шевалье со всеми попрощался, предоставив Николя возможность еще раз выразить ему свою признательность за помощь. Всем было немного грустно расставаться с шевалье; он показал себя хорошим товарищем, а его выдумки и забавы скрасили монотонность путешествия. Правда, имея возможность оценить различные стороны его личности, они пришли к выводу, что, несмотря на решительность, необходимую в борьбе с происками иностранных государств, характер шевалье отличается излишней суетливостью. Ужин прошел в мрачном молчании. После наполненных тревогой и опасностями дней напряжение спало, и каждый забился к себе в угол.

Со вторника 7 марта до понедельника 10 апреля 1775 года

Время, которым они располагали, проходило не без удовольствий, но в конце концов оно стало их тяготить. В первые дни Николя усердно осматривал столицу империи; город оказался невелик, и вскоре он уже ходил по нему с закрытыми глазами. Озаботившись подарками для друзей и близких, он отыскал тонкую придворную шпагу с богато инкрустированным эфесом для Луи, зная, что такой подарок доставит мальчику огромное удовольствие. Для Эме он выбрал коралловое ожерелье, привезенное с острова Корфу. Не забыл он и об очередной игрушке для Сартина. Вспомнив, что аббат Жоржель, будучи в курсе увлечения министра, в прошлом году прислал ему великолепный парик, он обратился к местному постижеру. Результатом стала покупка чудесного парика с длинными, туго закрученными мягкими буклями, единственная модель, выполненная по заказу внезапно скончавшегося Magistrato Camerale [13]города Падуи. Любуясь серебристым блеском парика, Николя подумал, что сей экземпляр, без сомнения, имеет шанс стать лучшим экспонатом в коллекции министра морского флота, размещенной в специальном шкафу с музыкой.

Подарок для Ноблекура он искал долго, и наконец остановил свой выбор на «Жизни двенадцати цезарей» Светония, изданной поэтом Францискусом Ван Гудендорпом. Он был уверен, что великолепный экземпляр в переплете из телячьей кожи с двойной золотой окантовкой понравится старому магистрату, библиофилу и великолепному знатоку латыни. Николя вспомнил, что перед отъездом Луи в коллеж в Жюйи Ноблекур, желая сделать мальчику подарок, скрепя сердце, расстался с одним из коллекционных экземпляров Овидия. Для Бурдо были куплены бутылка сливовицы и табакерка, для Катрины и Марион — кружевные головные платки, а для добрейшего Пуатвена, всегда державшего голову в тепле, — меховая шапка. Завершив покупки, он облегченно вздохнул: кажется, никого не забыл.

Однообразие дней изредка нарушалось неожиданными событиями. Эрцгерцог Максимилиан, которого Николя в свое время сопровождал от границы с Фландрией до Парижа, узнал о его присутствии в Вене и, вспомнив, сколько удовольствия ему доставило общество комиссара, пригласил его на дружеский ужин. Трапеза завершилась за полночь, но эрцгерцог никак не отпускал гостя, засыпая его тысячью вопросов о дворе, о нынешних министрах, об отправлении правосудия и о применении пытки при уголовном расследовании. Мария Терезия намеревалась запретить пытку в подвластных ей государствах. Принц полагал, что пытка нисколько не способствует выявлению истины; скорее она являет собой слепой инструмент, заставляющий признать вину не только преступника, но и невиновного. Принца нельзя было назвать красавцем, ибо, несмотря на привлекательные черты, лицо его было лишено живости, придавая ему сходство с не слишком любезным и общительным императором.