Мучная война

Опера завершилась под вежливые аплодисменты публики. Но на выходе языки развязались. Чувствуя себя неудовлетворенными, большинство любителей утверждали, что худшая из комических опер автора, поставленных в театре Итальянской комедии, гораздо лучше сегодняшнего лирического опуса. Наиболее снисходительные хвалили балет, оказавшийся самой приятной частью представления. С блуждающим взором Гретри переходил от одной группы к другой и всюду твердил, что Глюк его задушил. Лаборд обратил внимание Николя на высокую красивую женщину, Софи Арну, исполнившую главную партию в «Ифигении в Авлиде». Она поссорилась с Глюком, и теперь ее намеревались заменить на Розали Левассер, дурнушку, однако опытную интриганку, любовницу австрийского посланника Мерси-Аржанто, усердно помогавшего ей делать карьеру.

Приветствуя принца Конти, певица неожиданно возвысила голос и изрекла:

— Музыка этой оперы, хотя и написана бельгийцем, гораздо более французская, чем либретто!

Глава VII ЛИХОРАДКА

— Ах, граф, позвольте вас спросить,

Опомнитесь когда вы?
Народ вас может разлюбить.
— Не важно это, право,
Я в Оперу спешу.

Аноним, 3 мая 1774 года

Среда, 3 мая 1775 года

Ухитрившись пробудиться ни свет ни заря, господин де Ноблекур уже пил свой ежеутренний шалфей, когда вошел Николя. Сирюс и Мушетта встрепенулись: для них его появление означало появление бриошей и, соответственно, лакомых кусочков, предназначенных обоим попрошайкам. Задранные мордочки и трепещущие носы выдавали их нетерпение. Однако принесла Катрина только кувшинчик с шоколадом. Сердито замяукав, Мушетта выгнула спинку и улеглась спать, в то время как песик, вздохнув, вытянул лапы и устроил на них свою седую морду.

— Какая неприятность! Придется нам теперь искать другого булочника, а возможно, и другого нанимателя.

Казалось, вечер, проведенный в Опере, нисколько не утомил старого магистрата; он потребовал полный отчет о поездке в Версаль. Николя с удовольствием исполнил требование.

— Судя по вашим словам, наши правители отнеслись слишком легкомысленно к вашим сообщениям. Поверьте, буря не минует Париж. В этом городе все начинается и все заканчивается.

Он немного поразмыслил.

— А как там наше дело? Я говорю «наше», потому что преступление стало настолько дерзким, что явилось ко мне в жилище, нарушив мой покой.

— Вы тоже считаете, что речь идет об убийстве?

— О! Видимость — это всего лишь видимость, сама по себе она ничего не значит, точнее, она являет нам то, что пытаются нам внушить, или, напротив, то, что мы сами ждем от нее. Видимость противоречива, однако мраком своим она способствует нахождению истины. Надо идти против течения. Смотрите, желание найти виновных побуждает подвергать обвиняемых пытке одиночеством. Им угрожают, у них ослабевает воля, и они начинают говорить то, чего от них ожидают.

Привычка Ноблекура выступать в роли оракула давно уже не удивляла Николя, каждый раз с изумлением находившего в глубине загадочных речей зерно истины.

— Я более чем убежден, что вы, как обычно, погрузились в прошлое. Только в чье прошлое? В этом-то и вопрос. Не больше и не меньше. Надобно приподнять двойной покров…

Мысли Ноблекура перескакивала с одного на другое.

— Что касается Луи. Приободритесь, мне кажется, развязка близка. Никогда не стоит отчаиваться; в одну минуту несчастье может обернуться счастьем! Вы уже повидались с Эме?

Ноблекур читал в его сердце, словно в открытой книге.

— Честно говоря, мое долгое отсутствие сильно ее раздосадовало. Она избегает меня.

— Полно! Не волнуйтесь. Она к вам вернется. Мы всегда жалуемся на женщин, очаровавших нас своей грацией и приковавших к себе своими прелестями. Зная о волшебных женских чарах, влюбленный сам вручает ей оружие, с помощью которого она поработит его. Не настаивайте, ей надоест обижаться, и она явится сама! Подобная мимолетная неприятность вполне вписывается в наше повседневное бытие.

Выслушав приправленные цинизмом рассуждения Ноблекура, Николя вышел из дома на улице Монмартр и направился к Полетте. Он рассчитывал застать владелицу «Коронованного Дельфина» врасплох, когда она только пробудилась. К этому времени ночные бесчинства заканчивались, а наводить порядок, как принято в приличном заведении, еще не начинали. О шевалье де Ластире не было ни слуху ни духу; видимо, его удерживали иные дела. Отсутствие шевалье, пожалуй, даже устраивало его: по крайней мере у Бурдо, чья обидчивость его весьма беспокоила, не будет повода для огорчения. А с Ластиром он поговорит, когда у него появится время. Начался дождь, и он взял портшез, оказавшийся крайне тесным, так что ему пришлось согнуться в три погибели.